Философские основы зарубежных направлений в языкознании

Таким образом, здесь утверждается построение лингвистического знания с опорой на форму, обнаруживающую себя в бихевиористски интерпретируемом явлении человеческой коммуникации. Нельзя сказать, что такими качествами язык не обладает, но не представляется правомерным, как это мыслится дескриптивистам, утверждать, что именно в этих своих качествах язык и является «языком в себе и для себя». Язык здесь взят в одном из своих моментов, в одном из своих определений. Для дескриптивной лингвистики язык содержателен постольку, поскольку он выступает в виде речевых форм как реакции на стимулы, совокупность которых, будучи данной в наблюдении, и есть действительный объект дескриптивной лингвистики, соответственно тем ограничениям, которые утверждаются «материалистической», или «механической», лингвистикой в качестве непременного критерия научности. Таким образом, «материалистическая» лингвистика – это лингвистика, делающая свои обобщения на уровне наблюдения.

Было бы неверным утверждать, что такой подход вообще неприемлем. Однако нельзя не видеть и его узости и ограниченности. Напомним, что Гегель в свое время подчеркивал:

«Так как знание хочет познать истину того, что такое бытие в себе и для себя (курсив Гегеля), то оно не останавливается… на непосредственном и его определениях, но проникает через него в предположении, что за (курсив Гегеля) этим бытием есть еще нечто иное, чем самое бытие, что этот задний план составляет истину бытия»[433].

Важно отметить, что коммуникативность как функция знаковой системы отнюдь не может квалифицироваться в качестве необходимого и достаточного требования для возведения системы в ранг языка. Понимание коммуникативности в качестве достаточного требования приводит, с одной стороны, к биологизации человеческого языка, а с другой, к гуманизации языка животных. Дескриптивная лингвистика исходит из примата речи, реализуя тем самым основной постулат бихевиоризма, утверждающий примат поведения над системой[434]. Констатируя в этой связи функционирование в современной американской лингвистике концепций «языка как поведения» и «языка как знания» (первая – блумфилдианская, а вторая – хомскианская. – В.Б.), Ф. Девис замечает, что концепция «языка как поведения» не обладает достаточной объяснительной силой, так как отнюдь не все релевантные языку феномены могут быть выявлены в речевом поведении[435].

Принимая бихевиористскую схему S → R (стимул – реакция), американская дескриптивная лингвистика молчаливо принимает и ее концепцию сознания как периферического явления, при которой такие аспекты языка, как информативный, сигнификативный, экспрессивный оказываются либо иррелевантными лингвистике, либо просто менталистскими фикциями. Язык признается в качестве объекта лингвистики в той мере, в какой он представлен как поведение, которое соответственно прагматическим и бихевиористским установкам единственно достойно изучения, так как система, не данная в восприятии, – прямой путь к «метафизике», неприемлемой для «истинной» науки.

В таких условиях само понятие языка как системы оказывалось лишенным четкого и недвусмысленного содержания, так как система выступала как отражение обобщенных эмпирических закономерностей, выводимых из актов речи. Определенность языка редуцировалась к определенности речи.

Известное каноническое определение языка, данное Блумфилдом в его «Постулатах», гласит:

«Совокупность высказываний, которые могут быть произнесены в речевой общности, есть язык данной речевой общности»[436].

На первый взгляд такое определение языка как будто бы вносит диссонанс в довольно последовательно проводимый Блумфилдом принцип ориентации на непосредственно данное при построении лингвистического знания. Речь идет о том, что Блумфилд говорит о совокупности высказываний, которые «могут быть» (разрядка наша. – В.Б.) произнесены. Однако то, что может быть, – это не то, что есть. Следовательно, в языке есть то, чего нет в речи, а отсюда и лингвистическое описание языка, учитывающее то, что есть, то, что уже актуализировано, т.е. акты речи, не покрывает языка in toto, а дает его лишь в тех моментах, которые актуализированы. Когда Блумфилд относит к языку не только то, что есть, но и то, что «может быть», это как будто бы сближает его с Н. Хомским, считающим одним из существенных моментов своей теории понятие «competence». Но эта параллель оказывается лишь внешней, так как блумфилдовское «может быть» полностью исчерпывается тем, что фиксируется в эмпирическом материале. Как говорит сам Блумфилд,