Финиш

– Я знаю, Сесилия, но для этого не найти волшебных слов. Нет широких жестов или поступков, которыми можно исправить то, что я совершил по отношению к нему, к тебе, к Шону. Я и тогда не мог понять, как с этим справиться, чтобы вернуться за тобой, и не могу понять сейчас. Так что, возможно, нужно, чтобы ты продолжала меня наказывать, – сдавленно произносит он. – Возможно, только так я смогу жить с самим собой. Каждый день до конца своей гребаной жизни буду мириться с этим ради того, чтобы просто быть с тобой. Я сделаю все, – снова задыхается Тобиас – и когда-нибудь мы будем шутить, вспоминая прошлое, но сейчас для меня это настоящий ад. Я люблю тебя, Сесилия, но это чертовски больно. – Он опускает взгляд и тяжело вздыхает. Слова, которые он подобрал с таким трудом, не имеют значения. Мне совершенно нечего сказать, когда Тобиас смотрит на мою руку, поглаживая ее большим пальцем, а потом прижимается к ней губами. – Ты повернешь замок три раза, если я засну?

– Да.

От облегчения его плечи опускаются, и Тобиас приваливается к шкафу, выпустив страницы, которые рассыпаются по полу.

– Спасибо. – Он начинает засыпать, склонив голову набок и сползая по дверце.

– Тобиас. – Я пихаю его, и он открывает глаза, но взгляд у него рассеянный. – О нет, не спи. Господи боже, сумасшедший французский ублюдок, помоги мне хотя бы дотащить тебя до кровати.

Приложив нечеловеческие усилия, довожу до спальни сонного, что-то неразборчиво бормочущего на французском Тобиаса, у которого вырываются пугающие рвотные позывы, и укладываю его лицом вниз, после чего ухожу наводить порядок на кухне.

Выйдя из спальни, замечаю в гостиной возле камина новую шахматную доску. Повсюду расставлены розы в стеклянных банках и вазах. Ясно, что замышлял сегодня ночью Тобиас. Он хочет вернуть нас в прошлое. И жжение в горле подсказывает, что это чувство взаимно, однако после стольких лет разлуки, длиной, можно сказать, в целую жизнь, я пока не могу открыться ему полностью, ведь он так легко позволил мне уехать, когда мы расстались в последний раз. Стоя над доской, внимательно рассматриваю шахматные фигуры, которые почти идентичны тем, что остались в доме отца. Поставив короля обратно, с тяжелым сердцем иду на кухню.

Почти заканчиваю уборку, когда Бо начинает скулить, прося его выпустить. Открываю заднюю дверь, и у меня перехватывает дыхание, а сердце ухает в пятки. Над садом по всему дворику висят затейливо переплетенные гирлянды, закрепленные на деревянных столбах. И это не просто обычные огоньки. Они загораются и гаснут, создавая мерцание желтовато-зеленого цвета.

Светлячки.

Тобиас пытался воссоздать священное для нас место.

Однако из-за роя мыслей, джина и чрезмерно большого количества вина, «Поющих в терновнике» его планы на романтический вечер расстроились. Из-за книги, которую я слишком долго лелеяла, которая, как мне казалось, напоминала мою жизнь и наши отношения. Но он прав: это не наша история, и впервые с тех пор, как Тобиас снова появился в моей жизни, я готова поделиться своим требовательным сердцем ради возможности переписать нашу историю.

Мерцающие огоньки на фоне звездного неба наполняют меня надеждой. И хотя мы с Тобиасом только обрисовали наши проблемы, правда заключается в том, что нас прервали на полуслове, наши ненаписанные страницы вырвали еще до того, как нам представилась возможность их прожить.

Вопреки всему, что мы потеряли, Тобиас до сих пор верит в нас, в магию, потому что об этом просила его я.

Его чувства отзываются в моем сердце, а глаза наполняются слезами. Выхожу на ночной мороз и рисую в воображении свой первый сон. Сон, который давно запретила представлять своему сердцу. Плеск морских волн у наших ног, пока мы гуляем по берегу, в далекой стране, которую могу вообразить так явно, словно уже ее видела. Именно тогда наконец отвечаю вслух на его вопрос.

– Это возможно, Тобиас. Возможно.

Загнав Бо в дом и бросив последний взгляд на огоньки, закрываю дверь и поворачиваю замок три раза.

Глава 20

Тобиас

Двадцать четыре года

Я слышу эхо несносного рева двигателя, сопровождаемого характерным гулом клаксона, и Дом со свистом влетает на парковку терминала. Почти расплываюсь в улыбке, но мне удается подавить ее хмурым взглядом, когда перед глазами показывается блестящая спортивная тачка. Дом почти два года восстанавливал ее с нуля. Он останавливается в метре от меня, и за опущенными тонированными стеклами вижу зловещую ухмылку. От одного лишь взгляда на него волнение развеивается как дым. Подхватываю с тротуара спортивную сумку, а Дом поднимает руку, держа табличку, на которой написано «Джорджио Армани».

– Обхохочешься, – огрызаюсь я. – И ты опоздал на двадцать минут. – Схожу с тротуара и, открыв дверь, кидаю сумку между сиденьями, а потом сажусь и окидываю взглядом салон, не в силах скрыть восторг.

– Выглядит… чертовски классно.

В его глазах читается гордость.

– Только что забрал из покрасочной. Потому и опоздал. Ты – первый пассажир. В этом даже не сомневайся.