Финляндия. Творимый ландшафт

Любопытно, что в сравнении с эталонными изображениями в скандинавской языческой живописи, например с росписью гробницы эпохи бронзы в Кивике, заметно, насколько «рисунки каменщиков» живее и свободнее, а ритуальная архаическая роспись высокого класса жестка и канонична и в этом смысле похожа на византийские мозаики и росписи. Что более всего поражает в искусстве, в том числе и церковном: свобода мысли и выражения. Она очевидна как в произведениях гениальных (от капеллы дель Арена до церкви Рождества Богородицы в Ферапонтове), так и в изображениях абсолютно примитивных, «неавторских», но свободных от схематизма профессиональных действий.

В эпоху поздней готики и Возрождения роль жизненных впечатлений, знаний и фантазий художников резко усиливается в далеких от каноничности северных католических храмовых росписях. Примитивное искусство в этом отношении не менее ярко отражает повседневность, чем авторское. С охотами и поединками на «рисунках каменщиков» вполне можно сравнить известную фреску в английской церкви на острове Сток Драй с изображением святого Эдмунда, которого из луков расстреливают язычники-индейцы в головных уборах с перьями, – воспоминания викингов времен Эрика Рыжего о плаваниях в Северную Америку и о колонизации Гренландии.

Профессиональные росписи в церквях Святого Лаврентия в Лохье и Святого Матфея в Эспоо – еще более развернутое собрание бытовых сюжетов и притч, имеющих к священной истории такое же отношение, как и к хозяйству большого монастыря или же к бюргерской, но еще, в сущности, фермерской жизни маленьких финско-шведских городков. (Например, во втором по величине средневековом городе Финляндии – Выборге – после эпидемии чумы насчитывалось в начале XV века не более нескольких сотен жителей, и потом, в течение XV и до середины XVI века, прирост населения был очень незначительным и число хозяйств продолжало сокращаться. В Эспоо в начале XVI века жило около 1900 человек, и считается, что все они могли в случае опасности укрыться в храме.) Стены церкви превращаются в своеобразные собрания иллюстрированных притч, где можно встретить повесившегося Иуду, сказку о Рейнеке Лисе, играющих на музыкальных инструментах свиней-менестрелей, и, главное, изображения многочисленных и вполне миролюбивых чертей, лезущих в домашние дела обывателей: корову мешающих доить да масло сбивать или портящих лошадей. Не случайно фрески церкви в Эспоо уподобляют «Нидерландским пословицам» Брейгеля, которые, по всей видимости, в 1555 году стали обобщением огромного массива маргинальных народных картинок и абсурдных предрассудков. Замечу попутно, что самый впечатляющий бес изображен не в Эспоо, а в церкви Сиунтио: этот дородный краснокожий мужчина со звериным лицом вклинился между двумя горожанками, сидящими на службе в храме и сплетничающими. Он побуждает хозяюшек-матрон отвлекаться от проповеди, по-свойски положив лапы им на колени. А другой, совсем уж непристойный бес с длинным свисающим членом забрался на плечи двух товарок, дерущихся на фреске в церкви Святого Якоба в Римятилля. (Хуго Симберг, знаменитый финский художник эпохи модерна, в своих офортах конца 1890-х годов настойчиво убеждал современных зрителей в том, как по-прежнему, по-средневековому близки бесы жизни каждого человека, ведь они и сами обречены на превратности земного существования. Вот одна изображенная им несчастная бесовка, страдающая от зубной боли, тащит на руках двух продрогших бесенят. Но и радуются бесы вместе с нами, и вовлекают нас в разгул: так, бешено-безбашенно качается на качелях некая молодая девушка, и ловкий бес помогает ей взлетать выше дыма из печной трубы. В другом офорте под названием «Две церкви» Симберг располагает по соседству на одном берегу христианский храм и эхом повторяющую его формы языческую постройку под загадочным изогнутым навершием.)

Но вернемся в финский городской храм начала XVI века. Если в Хаттуле святые похожи на утонченных средневековых философов, дискутирующих о разных схоластических предметах, то в Эспоо евангелист Марк с книгой Нового Завета очень напоминает интеллектуала-бюргера, хотя бы Эразма Роттердамского на портрете Гольбейна 1523 года, написанном через несколько лет после росписей в Эспоо. Принцесса под елкой ждет здесь святого Георгия, чтобы войти в город с невысокими добротными каменными домами, совсем как в Риге или в Таллинне. Три Марии лицезреют не опустевшее каменное ложе вознесшегося Иисуса, а отличный дубовый гроб, какие и теперь в цене; святой Мартин отдает нищему целое драповое пальто. И тут мы, конечно же, видим, как сквозь безумие века упорно течет, торит свое русло «нормальная» повседневная и праздничная жизнь, что так внятно представил Брейгель в «Святом Мартине»[20], заняв весь центр композиции громоздящимися друг на друга горожанами и крестьянами, стремящимися подобраться поближе к огромной красной бочке с молодым вином, тогда как святой, в честь которого все и пируют, незаметно для большинства одаряет попрошайку половиной своего плаща.