Финляндия. Творимый ландшафт

С этого места в послевоенной Финляндии, бедствующей и обремененной репарациями, Аалто решил строить идеальные города-коммуны, о каких мечтал когда-то Норденшёльд. И первые из этих героев, сяюнятсаловцы, подымались, войдя в свой горсовет, по узкой красной кирпичной лестнице на третий этаж (а на первом и втором этажах были у них прекрасные большие кабинеты для разных муниципальных служб, жилые комнаты для сотрудников и библиотека) и через японскую раздвижную дверь из карельской березы оказывались в огромнейшем, неярко освещенном зале, в супрематическом красном кирпичном архитектоне, потолки которого поддерживают, говоря профессиональным языком архитектора Андрея Гозака, первым рассказавшего про чудеса Аалто нашим соотечественникам и особо выделившего шедевр Сяюнятсало, «две треугольные стропильные фермы с наклонными раскосами»[54]. Представьте себе два снопа скрещенных весел, упертых в потолок под разными углами, – это и будут фермы с раскосами. «Выше стропила, плотники!» – призовет Джером Сэлинджер, и то, что мы видим, – это и есть стропила: они проходят потолок насквозь и держат вместе с ним крышу, держат воздух перекрытий, страхуя здание от перепадов зимней и летней температуры. Вся эта история вообще про воздух, как история церквей, готических и византийских, – про нетварный свет. Здесь человек осознает себя в присутствии возвышенной массы воздуха, как на открытом воздухе ощущает он над собой наличие неба, с которым стоит соотносить свою жизнь. В зале собраний муниципалитета нам предъявлена величайшая минималистская скульптура – кубометры нашего общего воздуха: что мы решим, то в нем и будет, тем и станем дышать. Для принятия решений о жизни фабричного поселка Аалто создает условия столь же роскошные, сколь в древности требовались для высших церемоний (не случайно проект свой Аалто назвал «Курия» в честь римской курии Юлия, где заседал Сенат и хранилась статуя богини Победы). В зале установлен великолепный стол, а перед ним тремя рядами по семь стоят низкие кресла из драгоценной карельской березы, перетянутой черной кожей, каждое со своим черным столиком, а за ними еще три ряда, точнее, три скамьи золотистой лакированной березы, широкие, как из викинговской ладьи. И впереди над президиумом под потолком гобелен с изображением карты Сяюнятсало с прилегающими островками, а справа на той же стене у небольшого окошка в нише-алтарике картина Фернана Леже, написанная специально для сяюнятсальцев.

Аалто рассказал Леже об этой рабочей общине, присовокупив, что большинство в муниципальном совете – коммунисты. Леже сразу предложил сделать живопись, и Аалто специально заложил под нее нишу. Любопытный коммерческий нюанс: Леже по контракту с галерейщиком не имел права дарить свои картины, и для Сяюнятсало назначена была минимальная цена – 200 000 финских марок, или около 865 долларов. Отцы города отказались «за этот мусор» отдавать такие деньги, и Аалто пришлось самому заплатить за картину. Вообще были ли общинники, оказавшиеся внезапно обладателями сокровища, счастливы? В начале, разумеется, нет: лютеранской и коммунистической этике все это не очень соответствовало. Надо ведь оплачивать отопление, воздух отапливать в этой огромной кубатуре высотой семнадцать метров за муниципальный счет – роскошь непозволительная. На все сомнения местных жителей в целесообразности проекта Аалто отвечал, что в Сиене, в самой красивой и знаменитой ратуше потолок высотой 16 метров, а у них будет на метр выше.

Вернувшись из США, Аалто решил быть радикальным демократом-эстетом, потому что только чудо-дом мог удержать современного человека от втягивания в конвейерные формы небытия. Типовым строительством мир не спасти, это Аалто твердо понял, – он любил говорить, «мир не спасти, но можно подать пример». Сяюнятсало и стал таким примером, где, по словам Ёрана Шильдта, люди могли жить, как обитатели Сиены или Сан Джиминьяно в XIV веке. И те, хочется сказать, прихожане муниципалитета, кто сидел на мягко сияющих золотистых березовых скамьях и вбирал в себя воздух этого удивительного зала, воздух, родственный объемам и цвету Святого Лаврентия в Лохье, когда община городка собиралась именно в церкви, те, возможно, начинали в собственных глазах меняться и по-другому представлять свою фабричную жизнь. Ведь они с 1952 года стали хранителями настоящего сокровища, в которое Аалто превратил местную землю, кирпич, гранит, стекло и березу из соседней Карелии. Я, любил говорить он вслед за Фрэнком Ллойдом Райтом, архитектор, то есть превращаю кирпич в золото. Здесь красота кирпича, за изготовлением которого Аалто следил очень внимательно и в описании здания поименно перечислил всех технологов, действительно равна шлифованным фактурам драгоценных камней. А кирпичная кладка внутренних стен зала напоминает прекрасную ткань с крестовидным узором. Кирпич Аалто любил сравнивать с клеткой организма, с органическим строительным материалом.