Финляндская революция

Финляндская революция.

1. В бегах перед революцией.

Пролетарские революции, - говорит Маркс, - постоянно критикуют себя. Нам, участникам революции, есть смысл помочь сознательно этой самокритике революции, не стремясь, конечно, оторваться от исторической ответственности нашей прежней деятельности.

Финляндская революция началась в январе этого года. Её основные ошибки были начаты уже в прошлом году.

Так же, как война явилась неожиданностью для большей части социалистических партий крупных стран Европы и разоблачала, что эти партии не стояли на высоте своей исторической задачи, и русская революция явилась весною 1917 года “неожиданностью” для финляндской социал-демократии. Весенняя свобода пришла к нам как небесный дар, и наша партия была ошеломлена. Официальной программой нашей партии была та же самая позиция “самостоятельной классовой борьбы”, как, напр., у немецкой социал-демократии до войны. Во время реакции эту позицию было легко сохранить; она не встречала тогда серьезных испытаний, да и оппозиция заведомых правых социалистов не могла иметь тогда опоры для своих крыльев. Но в марте пролетарская нравственность нашей партии должна была испытать искушение и падение. Финляндская социал-демократия на самом деле пала в безнравственном сожитии с финляндской буржуазией, а в начале и с русской буржуазией (искусителями явились также русские меньшевики). Финляндский коалиционный сенат был ложем этого безнравственного сожительства. Когда он в марте был составлен, то около половины его членов нашего партийного совета выступало против этого сожитель­ства, и лишь правые социалисты вступили в сенат. Но оппозиция прочих из нас была настолько пассивного характера, что ни на минуту не помешала нашей совместной работе с теми социалистами, которые в действительности возились с финляндскими и русскими барами. И очень характерно то, что на нашем партийном конгрессе в июне (на котором, между прочим, мы присоединились также к Циммервальду) ни один голос но требовал раскола с социалистами коалиционного правительства.

Нас ослепил, прежде всего, мираж парламентского демократизма. Если бы не было однопалатного парламента, пропорциональных выборов и широкого избирательного права, и если бы наша партия в избирательной борьбе не получала уже большинства депутатских мест (летом 1916 г.), то, быть может во время весеннего искушения нам было бы легко осмотреться. По теперь путь парламентского демокра­тизма, казалось, открывался в виде неожиданно гладкой и широкой дороги перед нашим рабочим движением. У буржуазии нашей страны не было войска, не было даже надёжной полиции, да к тому же законным путём она и не могла таковой достать, ибо для этого ей необходимо было бы получить на сейме согласие социал-демократов. Социал-демократия, казалось, имела полное основание держаться на пути парла­ментарной законности; на этом пути была, казалось, получала возможность выхватывать у буржуазии одно завоевание за другим.

Этот горизонт парламентарного демократизма был уже почти настолько чист, что им можно было бы восхищаться во всём его блеске; его не омрачало, казалось, более ничто, кроме нетвердой лапы русского временного правительства. Финляндская буржуазия тогда протягивала к ней свою руку, как утопающий к соломинке. Социал-демократы старались оттолкнуть эту лапу прочь или, по крайней мере, ограничить её свободу вмешательства строгими законными рамками так, чтобы она не могла мешать „внутренним” делам страны, - иначе говоря, защищать интересы финляндской буржуазии. Таким образом, наши усилия в борьбе за самостоятельность Финляндии, наш патриотизм казались обоснованными самым прекрасным образом: ведь, это же была прямая борьба за демократическую свободу, это была органическая часть нашей пролетарской классовой борьбы.