Фирс Фортинбрас

– Это всё мелочь. Главное – Фортинбрас. Он – воплощение.

– Чего воплощение? Бессмертия?.. Отстаньте от Фортинбраса! Не приставайте к нему!.. Он вам не нужен, он не ваш…

– Чей Фортинбрас, он бы сам вам ответил… жаль, что не может.

У меня перехватило дыхание.

– Что это? – недоумевал я вслух. – Зачем я спорю? И о чём, главное, о чём спорю? Вы пародия на меня. Зачем я здесь?

– Да и на сцене тоже, – проговорил Феликс.

– Что на сцене?

– Мы говорили с вами: в жизни или на сцене. И на сцене тоже. Почему бы и нет? Я бы сыграл.

– Фортинбраса?

– Он мне понятен и близок. Яркая роль.

– Вы в драмкружке занимались?

– Высокомерие вам не к лицу, – назидательно проговорил Феликс. – Будете играть Фортинбраса, держите в уме меня. С меня срисовывайте. Просто совет. Мы похожи.

– А что на Лаврентия Павловича вы похожи, вам никто не говорил?

– А Лаврентий Павлович, если вы о нём, он сам почти Фортинбрас. Ему только не дали сыграть. А то бы сыграл.

– Ого!

– Вот вам и «ого». Просто мне не безразлично, что из вас на сцене получится, поэтому говорю. Конечно, получится, тут не о чем спорить, но не такой, не бессмертный.

– Ну конечно, конечно.

– Не бессмертный, а бренный.

– Во как! Бренный Фортинбрас!..

– Потому что вы актёр.

– Неужели?

– Но, чтобы понять, о чём я говорю, надо быть меньше всего актёром. Актёрство… как вам сказать…

– Да уж скажите, скажите…

– То, чего нет в действительности.

– Нуль?

– Нет, мнимая величина.

– А вы сами-то есть?

– Есть. И буду.

– Во веки веков.

– Я не играю, не актёрствую. Я живу.

– Игра, актёрство – это жизнь моя, Феликс. Это серьёзно. Без актёрства меня нет.

– Может, как раз наоборот, вы есть, когда не актёрствуете?

– Когда я не актёрствую, я, знаете ли, действительно исчезаю. Любимая женщина так сказала, прежде чем взять и уйти. Зря вы об этом… Да, Феликс, у меня страх исчезнуть. Не быть.

– Хочешь сказать, ты просто актёр и ничего больше?

Он перешёл на «ты». (И засмеялся!)

– Я не хочу ничего сказать, не хочу говорить ни о чём! Ни просто, ни сложно! Это вы ко мне пристаёте!.. Вы все – ко мне пристаёте!..

– Подожди, а кто ты сейчас?

– Кто, кто! Тот, кто сейчас разобьёт тебе голову!

Когда я потом вспоминал эпизод, у меня перед глазами возникало на его лысом кумполе прицельное пятнышко лазерной указки. И ведь не скажешь о руке, что прожила эту секунду без участия мозга, был между ними какой-то сговор. Неоткрытая бутылка с минеральной водой опустилась ему на голову и разлетелась осколками.

37

Первая встреча с Феликсом: часто её вспоминал и сейчас вспоминаю, – тогда вошёл Буткевич в комнату, и они перекинулись двумя фразами о моей скрытности. Нашли достоинство. У меня есть достоинства, и, полагаю, оных немало, но вот уж никогда бы не подумал, что к их числу можно отнести скрытность. Примерно так им и ответил. А действительно, что мне скрывать? В чём моя скрытность? Всегда считал себя человеком открытым, я экстраверт. Это братец мой скрытен. Себе на уме.

В общем, задумался.

И по некоторому размышлению понял, что Феликс прав. Ты скрытен, конечно, но сам того не замечаешь. Скрытность твоя рефлекторна.

А как не быть скрытным, когда тебя готовы принять за умалишённого – скажи только, что думаешь о мироустройстве?

Я чувствую кожей: вся моя жизнь – это спектакль. И в макромасштабе, и в измерении повседневности. Вопрос такой: для кого я играю? Кто зритель мой? И как тут скрытным не будешь, если ответ: мой зритель – Вселенная.

Или никто.

Сам себе я не так интересен.

«Театр для себя» – это всё не моё.

Нет никого – значит нет никого. Никто – это не зритель. Никто – отсутствие зрителя как такового.

Кто же видит мою игру? Кто же мог бы единственно её оценить? А попробуй выскажи вслух, что это Вселенная!

Не надо думать, что я молюсь на Вселенную. Я нисколько не идеализирую мироздание наше. Вселенная мне не представляется совершенством.

Трагедия моя в том, что игру мою она понять не способна.

По-моему, это великая глупость – неудержимо расширяться, да ещё с ускорением!

Ладно. Вселенной я не судья.

Но кроме неё нет никого, кому предназначен мой спектакль.

Иногда мне кажется, что она сама для меня выступает, я зритель её.

Мне не нравится её представление.

А как ей моё?

Наверное, никогда не узнаю. Но другого зрителя у меня, по существу, нет.

Вселенная несовершенна – Вселенная неблагодарна.

Это не значит, что я хотел бы от неё какого-то особого признания. Мне не нужны вселенские аплодисменты. Цветов от Вселенной не надо. Не надо знаков внимания. Не надо ни «браво», ни «бис». Второго спектакля не будет.

Даже если попросит.

А я бы сыграл. Но ей всё равно. В том-то и дело, что ей всё равно. Но хотя бы тепла. Не холода, но тепла. И ничего больше.

Тепла чуть-чуть. Самую чуточку.

Вселенная! Если моё сознание, как и любого из мне подобных, лучшее, что есть у тебя, если оно итог тринадцати миллиардам лет твоей эволюции, почему ты не ценишь его, почему пренебрегаешь им?

Вселенная глупая. Она ничего не понимает. Ничего не знает ни о пространстве своём, ни о том, что такое есть время. Ей некому объяснить. Она меня просит: Кит, расскажи мне о времени – что это такое? Единица времени – чья-то жизнь?