Фирс Фортинбрас

Я попросил высадить меня около планетария. Вряд ли могла там быть такая афиша, но почему-то перед глазами она: «Итоги сингулярности».

Купил билет, но идти передумал. Пошёл домой.

Больше я никогда Феликса не видел.

39

Вот человек приезжает куда-то, не важно куда, не важно откуда – например… а не надо примеров!.. может, он никуда не уехал, просто выходит из дома и вдруг понимает – что вокруг него ад, царство мёртвых и что сам он тоже натуральный мертвец: умер в самом буквальном значении слова, возможно, даже тлению предаётся. Это не я придумал такое. Это болезнь. Это клинический бред. У него есть имя – бред Котара, так он называется. Человек убеждён, что он не живой, мёртвый.

А с этим бредом как-то связан бред бессмертия, есть и такой. Человек уверен в обратном – что никогда не умрёт.

Мне тут как-то подумалось, когда себя перечитывал, что, вообще говоря, мир литературных героев иному безумцу мог бы представиться загробным царством для реальных людей, покинувших наш белый свет. С этой точки зрения, литературные образы, создаваемые писателями, суть вместилища душ реально усопших. Они ими одушевляются. Ведь их мир теперь – это и есть тот свет, не этот, не наш. Гений ты или графоман, автор, не изменяй призванию – пиши, создавай ячейки спасения! Ради этого только и надо сегодня писать – создавать вакансии, которые ещё пригодятся. О нет, это не я так думаю. Это я, человек в целом здоровый, подумал, что кто-нибудь так мог бы мыслить болезненно. И ведь наверняка кто-нибудь так бредит, потому что вряд ли я единственный, кому это пришло в голову.

С. А. мне сказал недавно: «Не могу разобраться, кто чья тень – кто из нас тут Фирс, а кто Фортинбрас». Я не понял постановки вопроса. Или это примерка? Что он хотел этим сказать? Что в голове у редактора моего текста и, выше возьмём, – у моего, по сути, учителя?

Не понимаю, почему его так беспокоят пустоты. Он их повсюду выискивает. Я не вижу никаких смысловых пузырей. По-моему, всё на месте. Я догадываюсь: он полагает, что окончательный текст будет восприниматься, как покалеченный непосредственно им, моим редактором. Будто он много лишнего вычеркнул, ребёнка выплеснул вместе с водой. Ну что мне на это ответить? Милейший С. А., вы не виноваты ни в чём. И честно сказать, мне странно, что вас беспокоят такие детали. Как Рина узнала. Я тоже не знаю как. А надо нам знать?

Вот вам-то зачем? Мне безразлично, а вам-то зачем? Что это знание даст, на что повлияет?

Говорите, вопрос технический. Редакторский. Вопрос правдоподобия.

Вам не понятно: была на кухне, ничего не знала и вдруг приходит и всё уже знает. Как это?

Так я ж человеческим языком объяснял: мне это неведомо.

Что в том неправдоподобного, что мне это неведомо?

Или я должен непременно соврать?

Хорошо. Варианты. Ей там откровение было. Не подходит? Сторонний голос ей подсказал. Нет? Я в глубокой задумчивости сам проболтался. Марьяна позвонила и попросила прощения. Нет? Не годится?

Мог бы вообще не рассказывать. Мог бы иначе как-нибудь рассказать. Просто сказать: «Рине стало известно…» И никаких бы вопросов не было. Да почему вообще такие вопросы возникают, не понимаю? Я вообще хотел о другом. Зачем прицепляться?

А выдумать – дело нехитрое. Но я не хочу выдумывать.

Так же, как с Настей.

С. А. интересуется, куда она делась. Никуда не делась.

Ну делась. И что теперь? Вставлять дополнительный эпизод, чтобы уравновесилась композиция?

Показать проводы в ФРГ, на которых я не был?

Кремацию в Гамбурге на сорок втором году жизни?

Не дождётесь, в этом повествовании нет реальных смертей.

Да, между прочим, – прошу обратить внимание: в моём романе реально не умирает никто. У меня все живы. Много ли вы знаете таких романов? Без реальных смертей.

(Поздняя вставка: там впереди милиционера током убьёт, но это не я рассказываю, а мне рассказывают…)

Шекспир не считается. Если я вспоминаю Шекспира, так то у Шекспира. А у меня все живы.

У меня все живы.

40

Потом говорили, что он подался будто бы в Индию, что будто бы он увлёкся каким-то эзотерическим учением. Поговаривали, что он мелькал на Балканах, что будто бы он возглавлял какую-то секту. Мне говорили потом, что его именем названа звезда шестой величины, но как раз в этом ничего удивительного нет – не знаю, как сейчас, а ещё недавно какими-то околоакадемическими жуликами продавались якобы официальные сертификаты на всякие звёздные переименования.

Не знаю, не знаю.

Знаю одно.

Между нами – так оно и осталось, это.

Всё, что между нами произошло. Между мною и Феликсом.

Жаль, что закрылся проект. Не сразу, но всё же закрылся. И никто, кроме меня, не знал почему.

Помню, как утром позвонил Буткевич и осторожно поинтересовался, не известно ли мне, что могло вчера произойти с Феликсом.

– А что-то не так? – спросил дрогнувшим голосом.

– Нет, всё в порядке. Просто хотел узнать, не делился ли он жизненными планами.

Хорошее дело, «всё в порядке»… А «жизненными планами» – ещё лучше.