Фиуме или смерть

Вы смеетесь, я знаю. Для жителей Северной Европы такие состояния слабости не достойны героя. Герои для вас – это люди с природой боксера, с твердыми как сталь нервами, безупречные машины. Мы, итальянцы, считаем иначе. Мы – очень эстетный народ, в котором твердое и мягкое, суровое и нежное связывается в аккорды. Никто не сомневался бы в том, что человек, сидевший на мягком кресле в машине, был героем. То, что у него были нервы – да еще какие нервы – делало его еще более достойным уважения. Его нервы были как струны арфы, дрожащие, вибрирующие, которые с большой силой двигали все Прекрасное и Великое. Он сочинял «Laudi», гимны, восхваляющие небо, море, землю и героев, в одном единственном творческом опьянении, в то время как сама жизнь проникала в него и владела его пером. Кто мог обижаться на него за то, что эти нервы время от времени вспыхивали, в особенности по патриотическому поводу? То, что он был героем, он в достаточной степени доказал на войне.

Партитура песни «Giovinezza», гимна Фашистской партии. С 1922 года эту песню всегда исполняли вместе с итальянским национальным гимном.

Партитура песни «Giovinezza», гимна Фашистской партии. С 1922 года эту песню всегда исполняли вместе с итальянским национальным гимном.

У «Дуче» было мало причин восторгаться старым сорвиголовой. Но так как ему еще предстояло закрепить свою власть – ведь это был только 1919 год – он также едва ли был заинтересован в том, чтобы противодействовать борьбе за большую Италию. Потому ему не оставалось ничего иного, как принять своего соперника как национального героя и одобрить атаку, о которой тот просил.

- Почему вторглись именно в Фиуме?

- Хорошо, что вы спрашиваете. Спрашивайте, спрашивайте. Учебники говорят – если там вообще хоть что-то об этом сказано – о противозаконной аннексии, в случае которой речь, естественно, шла о богатствах. Но можете ли вы поверить, однако, что город сам позвал нас?

Устами двух третей своего населения, которые были итальянского происхождения? Они бросили на улицу знамя, когда итальянские силы поддержания правопорядка по приказанию оккупантов-союзников должны были покинуть город. «Вы не растопчете наше знамя! Гренадеры, не оставляйте нас в руках хорватов», кричали они.

Однако решающим было недовольство Италии результатами переговоров союзников после войны. Вильсон с той стороны Большого Пруда как раз погрузил свои пальцы в дымящиеся руины Европы, воскликнул «Эврика!» и предложил ошеломленному миру свой мирный план из четырнадцати пунктов. В припадке великодушия он пообещал нашей побитой стране несколько территорий в Далмации, также у северо-восточной границы. Но в позорных Парижских мирных договорах уже ничего нельзя было прочесть об этом. Естественно, мы чувствовали себя обманутыми. Обманом лишенными плодов победы, достигнутой тяжелыми жертвами.

Потому-то Д’Аннунцио тоже называл победу «изувеченной». Разочарованные массы встречали его с ликованием. Они ликовали еще больше, когда он говорил о «закрытой книге Фиуме», которую нужно раскрыть. Соглашусь, этот богатый портовый город воплощал власть на Адриатике. Было ли это плохо? Как вы видите, мы отправились туда не ради грабежа. «Fiume italiana» было просто делом чести. События во время «Священного вступления» в послеполуденные часы 12 сентября – я никогда не забуду этой даты – свидетельствовали о нашей правоте. Не раздалось ни единого выстрела. Люди толпились на улице, на балконах, свисали как грозди со всех окон. «Вива Италия!» кричали они. «Вива Д’Аннунцио! Вы – наш дуче!»[7] При этом самого Д’Аннунцио нигде не было видно. Видели только «Фиат», который приходилось со всех сторон защищать от восторженной толпы. Каким-то образом им все-таки удалось добраться до дворца губернатора и спрятать окруженного восторгом за защитными цепями солдат из «Черного пламени». Между тем он был уже объявлен губернатором Фиуме.

Жители Фиуме с бурным восторгом приветствуют Габриэле Д’Аннунцио во время его вступления в город в 1919 году.