Физическое воспитание

И тогда он продолжил объясняться: «Ты не такая, как другие девчонки» – а чем не такая? – «Ты мне нравишься, потому что ты как парень» – а если я ему нравлюсь, потому что я как парень, из этого логически следует, что ему нравятся не девчонки, а парни, так ведь? Замучившись это выслушивать, она не нашла ничего лучше, как сказать, что ей очень жаль, что она с тяжелым сердцем это говорит, но надеется, что он на нее не будет обижаться, и заранее просит прощения сама не зная за что, просто он ей нравится только как друг – очень хороший друг, лучший на свете друг. «Давай останемся друзьями, хорошо?» Мальчик, похоже, не ожидал отказа, и это удивило Каталину еще больше, она ведь всеми способами давала ему понять, что скажет нет. Тишина, необъятная, как заросшее крапивой поле, покончила со слепотой мальчика.

– Ты обиделся? – нарушила молчание Каталина. – Ты же обещал, что не будешь на меня обижаться.

– Ничего я не обещал, – ответил тот, – и ничего я не обиделся. Мне вообще по барабану, я не то чтобы прям серьезно на тебя запал.

Каталина больше ничего не сказала, а мальчик ушел от нее на другую скамейку, где его ждал один из приятелей. Тот похлопал его по плечу. К ней они больше не подходили. Ничего, скоро это у него пройдет, подумала Каталина, жалея мальчика, оправдывая его и гадая, чем таким она вдруг его привлекла, с ее-то длинными руками, огромными ладонями, жирафьей шеей, спутанными волосами и маленькой грудью.

Несколькими днями позже Каталина, придя в скверик, не застала никого из мальчиков на привычном месте, а еще через день там появилась надпись во всю скамейку. Надпись была адресована ей: имя, которым она назвалась несколько месяцев назад на занятиях, не совсем настоящее, но довольно похожее, и еще одно слово. Ката сосет.

Ей стало больно от этой фразы, от подлежащего, от сказуемого. Немного утешало только, что прямое дополнение опустили и оно лишь подразумевалось. Еще ее расстроило, что мальчики так запросто отказались от ее дружбы и наказали ее своей властью, данной им неведомо кем. Навешенный ярлык низводил ее до того, что для мальчиков было оскорблением, а для девочек – оскорблением и проблемой. И все-таки она не заплакала, не обиделась, не пошла с ними разбираться, а только почувствовала стыд из-за того, что кто-то о ней подумает такое, – ведь что написано пером (даже если не пером и вообще на скамейке), не вырубишь и топором.

Каталина нашла прибежище в обществе мамы на все оставшееся лето и кусочек осени: всюду ходила с ней вместе, но ни словом не обмолвилась о случившемся. Мама наверняка догадывалась, что у нее не все ладно, но то ли не знала, как ее расспросить, то ли просто предпочитала молчать, радуясь, что дочь снова рядом, хоть и меланхоличная, разочарованная и еще много других прилагательных, которые она не давала себе труда назвать, – главное, что ребенок вернулся и вновь придал смысл ее существованию. Во всяком случае, больше смысла, чем вечные диеты.

Однажды по пути из магазина они с мамой увидели тех мальчиков. Каталина глянула на них искоса и не поздоровалась, думая о том, как одна надпись навек перечеркнула все, что было прежде. Когда они с мамой прошли мимо и отдалились метра на четыре, мальчики крикнули ей вслед «шлюха» и «динама» и еще «мужичка». Каталина не обернулась, надеясь, что мама не заподозрит, о ком речь. Однако и мама, и другие женщины, шедшие по улице в этот час, начали оборачиваться; правда, Каталина не поняла, возмутились они сквернословию или приняли эти слова на свой счет. В глубине души ей было безразлично, как мальчики ее обзывают, она боялась только, как бы мама не рассердилась на нее за несоответствие родительским пожеланиям, причем независимо от того, исполняет ли Каталина какую-то из этих ролей на самом деле; точно так же она намного больше боится опоздать домой, чем вовсе не вернуться.

У Каталины не осталось друзей, от которых можно было бы научиться вести себя не по-девчачьи, но она ни секунды не дала себе погоревать, поплакать или задуматься, почему так произошло, а решила исправиться как можно скорее. За каникулы она превратилась в прилежную (то есть менее ленивую) ученицу, чтобы никогда больше не ходить на занятия для отстающих. Так ей не придется возвращаться в тот район и видеть кусок своего имени на скамейке, откуда его уже не стереть. Из памяти она его тоже стереть не смогла, но теперь старается видеть то хорошее, что извлекла из всей этой истории: свои оценки.