Физическое воспитание

Один раз ей так пришлось идти среди зимы, и когда она дошла до подъезда, то вся дрожала, но не от холода, а оттого, что услышала какой-то шум за спиной и подумала, что кто-то ее преследует. Это, объяснили ей, наследственный страх, статистический, антропологический, эпигенетический, обоснованный. Каталина никогда не носит каблуки, потому что вдруг придется убегать (и потому что на каблуках она чувствует себя пауком в сапогах). По пути она успела придумать десять тысяч способов, как будет обороняться и куда первым делом ткнет невидимому преследователю отверткой, которую все время носит в рюкзаке. Поэтому она и дрожала – потому что была уверена, что сможет ею воспользоваться. Тень дорого заплатила бы за всё. К тому же Каталина считает, что отвертка – оригинальное оружие, которого дома не хватятся, поскольку редко что-то чинят. Если бы мама стала рыться у нее в рюкзаке и нашла отвертку, она сказала бы, что брала ее для школьного проекта и забыла положить на место. Нормальные люди ходят с ключами в руке: вот Сильвия, например, зажимает их между пальцами так, чтобы бородки торчали наружу, как когти у Росомахи из комиксов «Марвел». А Каталине папа с мамой не разрешают брать ключи с собой на гулянки, потому что уверены, что она их обязательно потеряет. Паблито уже раз шесть терял ключи, но вот ему мама просто делает новые. Только скажет: «Какой же ты рассеянный, сынок», – и всё. Паблито имеет право витать в облаках, сколько ему заблагорассудится. А у Каталины нет права даже хранить молчание. Ей даже ни разу не дали возможности потерять ключи. При мысли об этом у нее закипает кровь, и еще несколько семян злости оказывается посеяно в сердце ее внутреннего чудовища. Она уже знает, что все эти правила, ограничения, время отбоя и запреты преследуют одну-единственную цель: отбить у нее желание выходить из дома. Конечно, кроме как в школу или еще куда-нибудь, где есть образовательный контроль; как будто в таких местах никогда ничего не случается. Но с тех пор, как были найдены тела тех трех девочек, родители стали еще больше настаивать, чтобы Каталина никуда не ходила. Они не устают повторять, что это ради ее же блага, только не вдаются в подробности насчет того, какое кому благо от ее сидения в четырех стенах. По мнению папы и мамы, место дочери – при матери. По единоличному мнению папы, «девочкам не нужно столько социализации, потому что у женщин все равно не бывает друзей и быть не может». Каждый раз, когда Каталина, его дочь, слышит эти слова, она воспринимает их не как констатацию факта, а как приговор, навеки обрекающий ее оставаться не на той стороне жизни, на безжалостной стороне, которая не дает ей забыть о том, как все обернулось с мальчиками – осквернителями бассейнов. Но все-таки она убеждена, что родители неправы, – это одна из суперсил, которыми наделяет ее подростковый возраст: сопротивляться мнению взрослых и стоять на своем. Каталине настолько необходимо выбираться из дома, что она готова пересекать тот пустырь столько раз, сколько придется, хотя бы только затем, чтобы на какой-то час поверить: пусть она и возвращается домой одна, но ей удается быть такой же, как ребята и девчонки, с которыми она познакомилась за последний год, – маленькой компанией, которая ходит тусоваться. Они ей нравятся, ей с ними интересно, и иногда она совершенно уверена, что это взаимно – что за пределами семьи она кому-то приятна больше, чем дома, или хотя бы достаточно приятна; как минимум она замечает, что иногда над ее шутками смеются. У Каталины мрачный и даже садистский юмор, и обычно она его ревностно оберегает от посторонних глаз, но время от времени дает волю этому таланту, насмехаясь над самыми красивыми мальчиками в классе. Она веселит тех, кто не замечает темных истоков ее шуток: досаду, зависть, беспомощное чувство, что она умрет, так и не узнав, каково это – иметь столько возможностей, сколько дано мальчикам. Порой она сама себя выгораживает: им-то не понять, каково ей ходить в темноте через пустырь, да еще запертой в таком теле, как у нее. В остальное время она занята наблюдениями за тем, как ведут себя другие, вместо того чтобы лучше разобраться в самой себе, и попытками оправдать тех, кто ее обидел, даже того таксиста, который высадил ее в чистом поле: бедный, ему ведь надо на жизнь зарабатывать, он не может себе позволить тратить время на соплячку, которая нагулялась по кабакам и едет одна домой, – так она себя убеждала, пока брела в тот вечер до своей улицы. С того раза, как ей не хватило денег на такси, она раз двадцать ходила через пустырь, даже пьяная.