Физическое воспитание

Первые несколько дней после того, как узнала об их исчезновении, Каталина верила, что они убежали из дома. Вероятность такого развития событий вызывала у нее восхищение перед этими девочками вплоть до того момента, как она узнала, что их нашли завернутыми в ковролин. Не повезло им, подумала она, и еще подумала, что подобного не случилось бы с такой умной, наблюдательной и внимательной девушкой, как она. Но потом, когда по телевизору стали рассказывать в подробностях, как они страдали, прежде чем лишились жизни, Каталина была так подавлена, будто это ее кожу подвергали терзаниям. На время, чтобы отогнать кошмары, преследовавшие ее каждую ночь, она перестала разглядывать себя в зеркале голую. Ее соски исчезали в ду́ше – она прикрывала их мыльной пеной, чтобы не видеть, и не касалась мочалкой, лишь бы не чувствовать эти места, на которых другие выместили свою ненависть. С тех пор изменения, которые претерпевало ее растущее тело, вызывали у нее уже не любопытство, а настоящую панику. И хотя папа запретил дома говорить о тех девочках, Амалия держала ее в курсе всего, что рассказывали в новостях, включая слухи (например, что их якобы держат в сексуальном рабстве в Марокко), и роняла фразы о доме, которые как будто были взяты из «Волшебника страны Оз» и намекали, как опасно уходить из дома и из-под покровительства родителей. Звучало это все апокалиптически, особенно если вспомнить, какие отношения были у Амалии с собственной семьей. В то время подруга уже стала пропускать уроки, так что они виделись, только когда Каталина заходила к ней после школы передать задания. Каталина сидела у нее, пока Амалия вешала выстиранные вещи, кормила сестренку, тогда еще совсем маленькую, гладила белье, короче говоря, занималась тем же, чем мама. Казалось, у нее и манера речи стала мамина. Амалия вдруг превратилась во взрослую женщину, снедаемую страхом перед самим страхом. Когда она сказала, что в школу больше ходить не будет, визиты стали реже – сначала раз в неделю, потом каждые две недели, каждые три, пока совсем не прекратились.

Каталина простилась с надеждой на школьную поездку, ради которой столько копила, и на другие поездки тоже. Мама ничего не сказала – предоставила решать папе. А папа объяснил запрет не страхом, что дочь пропадет, а опасением, что она «принесет в подоле», и это поставило крест на их взаимоотношениях. Каталина не слишком расстроилась, что не сможет никуда поехать; в глубине души она тоже боялась. С того момента она уверилась, что единственный способ когда-нибудь покинуть дом – это под руку с мужчиной, который будет ее защищать. Так и быть, пусть отец передаст ее с рук на руки жениху, лишь бы только он оказался лучше, чем тот, кого выбрала себе мама, и не обращался с ней как с маленькой девочкой, которая сама не знает, чего хочет, и которой надо все объяснять. А то мама – как клубок ниток, уменьшается по мере того, как разматывается нитка.

Было в мысли о том, чтобы завести себе парня, выйти замуж и поскорее уехать из дома, что-то такое, что казалось Каталине противоречивым и даже гнетущим, и нередко это заставляло ее сразу оборвать воображаемый сюжет. А вдруг ей достанется жених не лучше, чем маме? На фоне таких сомнений она предпочла бы замыслить побег в одиночку, потому что покинуть дом вместе с парнем подразумевало бы, помимо всего, согласиться на то, чтобы он к ней прикасался. А ей, несмотря на пубертатный период, даже не приходило в голову, что она, быть может, сама захочет прикасаться к парню. Ей тогда казалось, что соглашаться – то же самое, что испытывать влечение. Она уже свыклась с тем, что ее ждет такая же безрадостная половая жизнь, как у мамы: Каталина ни разу не видела, чтобы та целовала папу. И не видела, чтобы папа был с ней ласковым, хоть мама и повторяла, что так у них стало только после свадьбы. По мнению Каталины, мама могла бы рассчитывать на что-нибудь получше.