Физическое воспитание

Она признает, что не попадет домой раньше десяти – времени ужина. Такими темпами, может быть, вернется только к полуночи. К тому времени у папы выскочит лихорадка на губах, а мама закатит глаза по самый затылок, потому что они не привыкли, чтобы дочь доставляла им много хлопот, если не считать того, что она грызет себе пальцы и (хотя об этом они не знают) кормит их выдумками, с каждым разом все более несуразными. «Как ты могла с нами так поступить?» – спросят они. Меня больше никогда в жизни не выпустят гулять, говорит она себе. Уже много лет как у мамы не получается дать ей пощечину, но сегодня Каталина так устала, что, наверное, примет наказание и даже не будет сопротивляться. Она надеется, что Паблито будет дома и еще не уснет, когда она придет. Все-таки они не решатся меня убить в его присутствии, говорит она себе.

Теперь небо освещают только розоватые отсветы, предвещающие скорый приход ночи. Парень с колонки был прав – это безумие. Несмотря на жару, она снова мерзнет: она вспотела, а тут повеяло ветерком. Она прячется в толстовку.

Кто знает, когда она доберется, если вообще доберется. От усталости у нее отказывает воображение. Придумай что-нибудь, Каталина, говорит она себе, что ты им можешь сказать? Они даже не знают, что она была в загородном доме Сильвии, не знают, что у родителей Сильвии участок за городом и она уже несколько раз туда ездила. Сильвия наверняка и так считает ее чудачкой – Каталина все время старается уехать одна на автобусе, не хочет ждать, чтобы они ее проводили. Что она скажет, когда узнает, что Каталина опоздала домой или вовсе не вернулась? Ах, Сильвия. Больше всего Каталине в ней нравилось, что у нее отец, который говорит с дочерью, глядя ей в глаза, работает в саду, чинит дома все, что сломается, помогает Сильвии с уроками, обнимает ее. Каталина тянулась к нему, потому что думала… а что она думала? Она даже не замечала, как он за ней наблюдает, до того дня со спаржей. После этого она отдалилась от него так, как только могла. Даже завела себе парня и обрила голову. Но потом вернулась. Что, по мнению этого мужчины, Каталине было от него нужно?

Она задирает одежду и трогает свой пульсирующий шрам. Лучше бы я умерла от той болезни, думает она, тогда не пришлось бы переживать все это. Но она не хочет умирать, она хочет, чтобы у нее не было плоти, к которой можно прикоснуться, и рта, которым можно говорить, и тогда она точно никого не обидит, – потому что сейчас она в таком состоянии, что может наговорить страшных вещей. Она ничего не слышит вокруг, даже цикад. Может быть, из-за того, что они весь день стрекочут, она в конце концов перестала их замечать, как и саму себя. Ей хочется только орать. Потому что она чувствует себя поросенком на бойне. Потому что она не умеет искать ласки ни в семье, ни за ее пределами. Потому что отец подруги ее поцеловал и заставил его трогать – и, когда она не проявила ответного интереса, пригрозил рассказать ее родителям, что она дрянь и шлюха. Потому что она ни в чем не виновата, особенно в том, что появилась на свет, и тем более в том, что появилась нежданно, в нежданном виде, в пагубном. Потому что ее достало, что ей говорят, что это она сама провоцирует опасность, когда просто идет по улице. Потому что она хочет тело, которое не причинило бы ей вреда. Потому что у нее нет другого тела. Потому что это самое ценное, что у нее есть, единственное, что у нее есть. Потому что без тела она не существует ни в каком смысле слова. Ей хочется орать, потому что именно это ей сейчас нужно, чтобы выжить. Потому что тело, которое ей так отвратительно, в этот момент просит, чтобы она выпустила этот крик на свободу. И она кричит, и благодаря тому, что она кричит и ревет как дикое животное, парень с бензоколонки тормозит, когда едет мимо на мотоцикле и замечает ее в темноте.

– У тебя все нормально? – спрашивает он, снимая шлем. – Давай, садись.