Флоренский. Нельзя жить без Бога!

Весной Флоренский успешно сдаёт итоговый экзамен и защищает работу. Как лучшему выпускнику, круглому отличнику ему предлагают остаться при кафедре Лахтина. Но Флоренский не принимает предложения. О причинах отказа он вполне определённо говорит в письмах семье. Он признаёт, что университет дал ему очень много в плане знаний и нравственного самостояния, но атмосфера университетской жизни отравлена «сплетнями», «дрязгами», «подозрительными действиями». Студенты не питают подлинного интереса к учёбе, ещё в гимназиях превращаясь либо в бездельников, либо в прагматиков и циников. При этом главной своей задачей Флоренский видит осуществить с кругом единомышленников «синтез церковности и светской культуры».

Родители недоумевают, уговаривают остаться в университете:

— Ты устал, переутомился, от плотной умственной работы, наука тебе опостылела. Но это временно, это скоро пройдёт.

Сын в переписке спорит с ними:

— Напротив, никогда ещё я не был так бодр, жизнерадостен, полон надежд и планов на будущее, как сейчас.

— Вспомни Бугаева: он черпал сведения для математики отовсюду, его ум не был ничем ограничен. Следуй его примеру.

— Но наука у настоящего учёного не висит в воздухе, а опирается на религиозную жизнь. Необходимо создать «религиозную науку» и «научную религию».

Кроме этого для Флоренского очень важным стало личное ощущение «необходимости церковности». Церковности подлинной, традиционной, многовековой. Он пробивался к ней через нерелигиозное детство, через пантеистическое отношение к природе, через гимназическое охлаждение к вопросам веры, через университетское философствование. Религиозность во Флоренском копилась по капле: зов священнических корней, просфора, подаренная батумским батюшкой, Евангелие тёти Юли, Божий призыв летней ночью, идеи Соловьёва и Трубецкого, «Голгофа» Яна Стыки, созерцание московских храмов и монастырей. Ещё в университете Флоренский впервые задумывается о монашестве, обретает духовника, посещает Московскую Духовную академию.

Но было в жизни Флоренского ещё нечто такое, что не складывалось постепенно, а возникло в одночасье, как духовный прорыв, будто подтверждение идеи прерывности. Явных свидетельств этому не отыскать ни в фактах биографии, ни в переписке, ни в воспоминаниях современников.

Быть может, этот всё определивший порыв, как вспышку молнии, можно увидеть в статье «Об одной предпосылке мировоззрения». Флоренский слегка переделал «Введение» к своей большой математической работе и предложил получившийся текст в журнал «Весы». Статья начинается с религиозных размышлений автора, которых не было в наукообразном «Введении». Он цитирует книгу пророка Амоса и, кажется, нащупывает духовный пульс эпохи, поколения, собственный духовный пульс: «Я пошлю на землю голод, — не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его».

Именно этой «жаждой слышания слов Господних», удивительным философским взором, способным охватить всё бытие, Флоренский оказался интересен и московским, и петербургским символистам. Творцы «зари нового искусства» забрасывали невод в море современной культуры и добывали самый разнообразный улов для своих журналов. Показателен контекст религиозно-философско-математической публикации Флоренского в «Весах»: его статья оказалась в одном номере с размышлениями западных символистов о Вагнере и Ницше, с «Записными листками художника» Николая Рериха.

Поэты, философы искусства Брюсов и Мережковский смело печатали в «Весах» и «Новом пути» статьи Флоренского, которые для читающей публики были бы более ожидаемы, например, в «Вопросах философии и психологии». Символисты вносили некоторые правки в тексты Флоренского, но при этом сохраняли в них и научную терминологию, и даже математические формулы.

И тем не менее и в эстетствующих «Весах», и в философствующем «Новом пути» Флоренскому было тесно. Он не видел в символистских изданиях желанного синтеза науки, философии и творчества, потому мечтал о своём журнале, где объединил бы «орден» друзей из гимназии, университета и круга младосимволистов. В этих устремлениях он очень надеялся на единомыслие с новым другом — поэтом Андреем Белым.

Ты священным огнём меня разом увлёк

С Андреем Белым Флоренский познакомился в декабре 1903 года, когда вместе с университетскими друзьями посетил интеллектуальное собрание в доме поэта. Первый восторг от Белого был восторгом литературным: «Наконец-то в русской поэзии появилась свежесть и чистота. Как будто посыпался искрометный водопад драгоценных камней!» — восклицает Флоренский. По его прозорливому ощущению, именно младосимволисты, к которым вместе с Александром Блоком и Вячеславом Ивановым принадлежал Белый, явят новый век русской поэзии, поднимут её на высоту, сопоставимую с высотой пушкинского века.