Фокус

На втором этаже непритязательная с виду забегаловка вывернулась неожиданной стороной. Там был золоченый кучерявый рай с коврами и кальянами, смутно мерцавшими в полутьме. Это, видно, было сердце заведения, там по ночам светилась и погромыхивала его подлинная жизнь. Шторы были из добротного бархата, у кресел витые ножки, и ни одной живой души не встретилось ей на пути. Сидя в кабинке, М. думала о судьбе чемодана: как она спустится сейчас обратно, а его уже нет. Это будет как в той книжке, думала она: человек теряет сперва ботинок, потом чемодан, ключи от машины, а потом и себя самого. Она заглянет бессмысленно под стол, будет расспрашивать старика с усами и юношу без усов, потом приедет полиция, начнется многочасовое разбирательство с документами и протоколами. На мероприятие свое она, конечно, уже не успеет, и надо будет то ли ночевать здесь, в городе Г., то ли добираться домой вечерним поездом, кстати, довольно ли у нее с собой денег, чтобы хватило на номер в гостинице. Деньги были, и были при ней, в белой сумке, висевшей на ручке сортирной двери, но мысль о том, что сейчас она лишится всего, от пластикового чехла с паспортом до сменной белой рубашки, и жизнь ее необратимо изменится, уже совершенно ее захватила, и пришлось ее насильственно стряхивать, как собака отряхивается всем телом после купания и брызги летят во все стороны.

5

Чемоданчик был на месте, стоял, как поставили, за стулом, никем не потревоженный. М. устроилась рядом с ним, сама дивясь масштабу навалившегося вдруг на нее спокойствия. Телефон, разрядившийся в дороге, был подключен к заряднику и заново набирал необходимое ему электричество. Человек с газетами расплатился и вышел, а она все сидела, ничего от себя не требуя. Сообщений по-прежнему не было, но это почему-то перестало ее тревожить; больше того, мысль о том, что ее забыли или, можно сказать, потеряли, была до странного утешительной и отзывалась в животе сонным квелым теплом. В почтовом ящике тоже было пусто; она открыла свою социальную сеть, в которой давно уже ничего не писала, но заходила туда по многу раз на дню, словно надо было приглядывать, как бы там чего не вышло.

Она знала, что увидит, и она это увидела. Люди и собаки на фотографиях тонули в грязной пузырящейся воде, тонули и пытались спастись; люди в лодках, почерневшие от усталости, собирали людей и собак с крыш, к которым подступала вода. Где-то погиб целый зоопарк, звери с человеческими именами были заперты в своих клетках, и помочь им было нельзя. В окрестных хозяйствах цепные собаки уходили под воду вместе со своими домиками и мисками, намертво пристегнутые и не умеющие себя освободить. Это все происходило прямо сейчас, пока М. ездила и ела, в той стране, на которую напала страна, где она родилась. Там, на захваченной территории, была большая, дряхлая, десятки лет назад построенная электростанция. И вот она была взорвана, вода выбралась наружу и затопила все вокруг. М. вдруг схватила обеими руками остывший борек и стала запихивать его себе в рот, давясь и моргая. Она не сразу поняла, что усатый стоит у самого ее столика и что-то терпеливо ей говорит.

Он, оказывается, спрашивал, довольна ли она едой. М. покрутила головой, чтобы сфокусироваться, и честно сказала, что чай был очень вкусный. Старик кивнул и без разрешения уселся напротив. А вы откуда приехали?

Видно, писательница была уже слишком усталой для того, чтобы проявлять и дальше обязательную к употреблению вежливость. Мне всегда казалось, сказала она медленно, что этот вопрос задают, чтобы указать чужаку на то, что он чужак. Выглядит как-то иначе, говорит с ошибками, не свой в этих краях. Я понимаю, что вам просто интересно, откуда я взялась такая, тем более вокзал в двух шагах. Но так вот эти слова для меня звучат.

Ну, сказал усатый, мне такие вопросы задают последние сорок лет, сколько я здесь живу, столько и спрашивают. Привыкайте.

М. совершенно не хотелось к чему бы то ни было привыкать, не такие у нее были намерения, но она смиренно покивала. Хорошо бы, сказала она, об этом могли спрашивать только те, кто сам откуда-то приехал и привыкает, – это нормально, это как в очереди у зубного врача говорят о зубах. Вот видите, поправил ее старик, вы еще не знаете, что здесь в приемной у врача молчат или говорят о погоде. Но обычно молчат, так заведено. Только здороваются поначалу, конечно.