Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док...

— В конце концов, — почти извиняющимся тоном произнес мосье Аристид, — это моя профессия. Я ведь финансист.

— И вы хотите сказать, что во всем этом нет никакой политической подоплеки? Что вам не нужна власть над миром?..

Он протестующе всплеснул руками.

— Я не хочу быть Богом, — проговорил он. — Это профессиональная болезнь диктаторов, а я человек верующий и пока что эту болезнь не подцепил. — Подумав, он добавил: — Конечно, до этого может дойти… пожалуй, может. Но пока что, слава Богу, нет.

— Как же вам удалось заполучить сюда всех этих людей?

— Я их покупаю, сударыня. На рынке, как любой товар. Иногда за деньги, чаще — за идеи. Молодежь — это мечтатели. У них есть идеалы, есть вера. Иногда я покупаю их за обеспечение безопасности — в том случае, если они преступили закон.

— Понятно, — отозвалась Хилари. — Теперь мне понятно, что меня так озадачило по пути сюда.

— И что же вас озадачило?

— Разница в целях. Энди Питерс, американец, выглядит левым, а Эриксен явно верит в идею сверхчеловека. Хельга Неедгейм — отъявленная нацистка самого низкого пошиба. Доктор Баррон… — Тут она заколебалась.

— Да, этот приехал ради денег, — промолвил мосье Аристид. — Доктор Баррон человек цивилизованный и циничный. Никаких иллюзий у него нет, но есть любовь к своему делу. Ему для продолжения исследований нужны неограниченные средства. Вы умны, сударыня, — прибавил он. — Я сразу это заметил, еще в Фесе.

Он вновь издал тихий смешок.

— Вы, сударыня, об этом не знали, но я отправился в Фес исключительно для того, чтобы понаблюдать за вами… точнее, я велел привезти вас в Фес, чтобы иметь возможность за вами наблюдать.

— Ясно, — сказала Хилари, отметив про себя эту восточную перефразировку.

— Мне было приятно, что вы теперь будете находиться здесь. Дело в том, что здесь довольно трудно найти умных собеседников. Все эти физики, химики, биологи, — пренебрежительно махнул он рукой, — возможно, гении в своем деле, но как собеседники интереса не представляют. Да и жены у них, — добавил он задумчиво, — обычно весьма скучны. Мы вообще-то не поощряем пребывания здесь жен. Я допускаю их сюда только в одном случае.

— В каком же?

— В том случае, — сухо процедил мосье Аристид — если муж не может как следует делать свою работу из-за того, что слишком много думает о жене. Именно это, по всей видимости, произошло с вашим мужем, Томасом Беттертоном. Томаса Беттертона в мире знают как гения, но здесь он выдавал весьма посредственные результаты. Да, Беттертон меня разочаровал.

— А разве так бывает не всегда? Ведь люди здесь, по существу, находятся в тюрьме. Неужели они не восстают? По крайней мере, в первое время?

— Да, — согласился мосье Аристид. — Это вполне естественно и неизбежно. С птицей, впервые посаженной в клетку, бывает то же самое. Но если птица находится в достаточно просторном вольере, если у нее есть все необходимое: самка, зерно, вода, ветки — она в конце концов забудет о свободе.

— Вы меня пугаете, — поежилась Хилари. — В самом деле пугаете.

— Вы здесь многое поймете, сударыня. Позвольте заверить вас, что, хотя все эти люди разных убеждений по приезде сюда бывают разочарованы и пытаются взбунтоваться, рано или поздно они становятся в строй.

— Вы не можете быть в этом уверены, — возразила Хилари.

— В этом мире ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, тут я с вами согласен. Но на девяносто пять процентов я в этом уверен.

Хилари испуганно посмотрела на него.

— Но это ужасно! — воскликнула она. — Это похоже на огромное машбюро, только из ученых.

— Вот именно. Вы, сударыня, нашли очень точное определение.

— И вы собираетесь со временем снабжать учеными из этого бюро всех, кто вам хорошо заплатит?

— В принципе, да.

— Но вы же не можете распоряжаться ученым, как машинисткой.

— Почему бы и нет?

— Потому что как только ученый вновь окажется на свободе, он сможет отказаться работать на своего нового нанимателя.

— Это до некоторой степени верно. Потребуется определенная — как бы это сказать — обработка.

— Обработка? Что вы имеете в виду?

— Вы когда-нибудь слышали о лейкотомии, мадам?

— Это, кажется, операция на мозге, — наморщила лоб Хилари.

— Да, именно. Она была разработана для лечения меланхолии. Я объясню вам ее суть не в медицинских, а в общепонятных терминах. После этой операции пациенту больше не приходят в голову мысли о самоубийстве, у него исчезает чувство вины. Он становится беспечным, бессовестным и в большинстве случаев послушным.

— Однако операция не всегда бывает успешной?

— Не всегда, но мы добились большого прогресса в этой области. У меня здесь три прекрасных нейрохирурга: русский, француз и австриец. При помощи всякого рода пересадок и трансплантаций они постепенно приближаются к этапу, когда можно будет обеспечить покорность и манипуляцию сознанием без ущерба для умственных способностей. Похоже, в конце концов мы сумеем так обрабатывать человека, что при полном сохранении интеллекта он будет проявлять абсолютную послушность и соглашаться на любое сделанное ему предложение.

— Но это ужасно! — воскликнула Хилари. — Ужасно!