Читаем Фон-Визин полностью

Фон-Визин

Воскликнут: «Музам ты, по малой мере, кум!»

VII. Выписки из Елагина: Приношение премудрости и извлечение из введения к Русской Истории

Приложение седьмое, к странице 26-ой.

Из книги о Русской Истории, сочинение Елагина.

I. ПРИНОШЕНИЕ ПРЕМУДРОСТИ

Твоему, божественная София, предвечная Всемогущему неба и земли Зиждителю присущность, внушению повинуясь, восприял я труд повествования о Отечестве нашем; да под руководством Твоим, изображу деяние Государей и героев наших, представя потомству о истинном их житии и виде, лестию не украшенном и злобою не обезображенном, и Тебе труд мой посвящаю. Ты будь ему покровительница; Ты поборствуй по нем; Ты приосени его страшным щитом своим, когда едкая ненависть, злобная зависть и неправосудия жестокость отрыгнут против трудившегося зловредные, правду гонящие возни. Не попусти злости их невинные терзать его памяти; не попусти яду их умерщвлять его совесть, и злобно исторгать его из числа писателей бесстрастных и бескорыстных. Ты святым своим учением наградя знание коего недостатка; украси слог мой священною своею важностию, и увенчай цветами красноречия Твоего жертву, Тебе приносимую. Ты влей в читающих вещание мое кроткого снисхождения благоприятность: да при строгом опыта моего разборе, простят могущие быть в мыслях и сказаниях моих погрешности, да припишут хлад слога моего зиме лет согбенного старца; а усердие его, занять пользою праздное их время, да восприимут вместо дара совершенного, и подносящему да воздадут благосклонностию!

II. ИЗ ВВЕДЕНИЯ К ТОМУ ЖЕ СОЧИНЕНИЮ

Я не ласкаюсь приобретением славы творцев первостепенных, и не ищу тщеславия посредственных; а всего меньше хощу уподобиться няням, вздорными сказками детей усыпляющим: единые мзды мне довлеет, если приятели мои с таким удовольствием читать Опыт повествования моего станут, с какою охотою я желанию их повинуюсь. Сего ради предварительно признаюсь, что и род такового повествование себе предположил, какового в других не обретаю. Может быть, по той причине, покажется порождение мое уродом, недостатком или излишеством членов обезображенным, и токмо единому отцу его нравящимся; но сия родительская слепота стороннего не отяготит зрения, как если таж любовь, следуя рассудку и беспристрастию, потщится природное уродство дитяти закрывать занятыми из настоящих времен одеждами, и ветхость суровых его нравов награждать нового благонравия примерами. Вместо телесного состава преимуществ, потщуся я украшать чадо мое подражанием: Тациту, Титу Ливию, Саллюстию, Плутарху, Ксенофонту, Робертсону и Гуму; вместо своего учения, любомудрием Пифагора, Платона, Эпиктета, Лейбница; вместо собственного в политике и законах знания, Солон, Ликург, Гроциус и Пуфендорф сообщать ему свои наставление станут, и паче всего нравственная проповедь Евангельская и непорочного богословия важность сердцу и нравам моего урода дадут, может быть, притягательную нравиться силу.

Тацитова летопись и сочиненные им некоторых Римских тиран частные жития будут мне предначертанием, которого я в опыте моем предпочтительно держаться намерен. Taцит пленяет меня своим сказанием, когда в летописи бытие и воинские народа Римского предлагает подвиги, и прельщает сердце мое своим беспристрастием, когда повествует о Кесарях и их царствовании: самое тоже и хне предлежит. Непрерывная Римлян война, яко в зерцале, наши кровопролитные представляет мне брани. Равных с Тацитом красок, к разноличным только картинам, мне потребно. И так, занимая у него, могу я с успехом пользоваться, подобно слабому ученику, списующу с подлинника великого живописца, или подобно робкому Рафаэлевой кисти подражателю. Имея сего великого повествователя в образец, стараться я стану, сколько силы мои дозволят, недостаток искусства и способностей моих награждать правдолюбия и искренности духом. Сие сугубое души моей свойство, не обинуясь, открываю я в объявлении пособий, кои удобными в поспешествованию труда моего почитаю.

Искушенный летами и долговременным Отечеству, при трех разных царствованиях я наконец, в важнейших внутренних должностях, служением наставленный, ласкаюсь я быть удобным к исследованию прошедшего времени деяний, уподобляя оные приключениям, в глазах моих происходившим. Тогдашние учреждение и положение государства, снося с настоящими, кажется, не заблуждуся в определении причин действиям, и в цене полагаемым причинам великой ошибки сделать не уповаю. Известно мне, что сердце человеческое всегда одинако, и тоже ныне, каково было от самого веков начала. Я ведаю, что теж добродетели и теж пороки и страсти присущны и ныне в Петербурге и в Москве, какие в Афинах и Риме существовали. Не каменение сердец, но больше и меньше просвещение и невежества творят нравов разновидность, а природа таж всегда пребывает.