Фонд последней надежды

Столовка была похожа на лабораторию средневекового алхимика. Камерные язычки свечей, чуть заметно колышущиеся от тонких сквозняков, то сдвигали стены, то раздвигали их до бесконечности. Отражаясь в оконных стёклах, огоньки множились, выхватывали из темноты странно искажённые половинки лиц – вот половинка с улыбкой, а вот – печальная половинка, неистово блеснёт золотой зуб, белки сверкнут, как у негра – и лицо, на миг сложившись, как паззл, опять распалось и убралось в темноту: свеча погасла…

Столы сдвинули, накрыли скатертями, расставили угощение: конфеты, печенье, консервы, бутерброды, алые яблоки «андорр» с тяжёлым винным ароматом – гордость Зоркого. Водочные и коньячные бутылки, неизменное советское шампанское и лимонад «Буратино». К еловым веткам фондовские девочки прикрутили крохотные свечки, и рождественская ёлка, потрескивая, засияла приглушённым загадочным светом. Сторожить её, чтобы дело не дошло до пожара, поручено было курьеру Еркенчику.

У кого-то из персонала нашлась дребезжащая от старости гитара. Ею завладела Алия№ 1, ловко настроила, пробежалась опытной рукой по струнам и запела бархатным голосом (кто бы мог подумать?) английские рождественские гимны. Сотрудники Фонда, весело гомоня, расселись вокруг стола. Мойдодыр встал, постучал вилкой по бокалу, как следует откашлялся и задушевно сказал:

– Миирзаляй! Позвольте, как говорится, поздравить вас с наступающим, сами понимаете, Мери Кристмас! Хочу всем пожелать счастья и здоровья в будущем году! Христос, как говорится, воскресе! Аминь!

Очень довольный собой, Мойдодыр залихватски выпил водки и сел. Вылез с неприличным тостом Жорка Непомнящий, но его, к асиной радости, сразу же зашикали.

Ася сидела рядом с Олегом. И мало что соображала. Он положил ей на тарелку огурец и бутерброд. Она только глазела на него и улыбалась. Тогда он разрезал всё это на маленькие кусочки и постепенно скормил ей до крошки, заставляя запивать лимонадом.

Когда выпили за процветание Фонда и оконцовку мирового финансового кризиса, Алия№ 1 решительно перешла на песни из советских кинофильмов. Спели «Вот, кто-то с горочки спустился». Следом, с некоторыми купюрами – «Огней так много золотых на улицах Саратова». Выпили, кстати, за холостяков.

– Да-а… – загорюнился Подопригора. – Вот так бобылём и помру. Стакан коньяку никто не подаст…

– Ну что ты, Гамаюныч, переживаешь, – утешал его Жорка. – Мало ли! Зато свободен, как птичка, девочек, вон, кадришь, и никто тебе плешь дома не проедает…

Сказав это, сам Жорка тоже загрустил, хлопнул водки, занюхал румяным андорром.

Ася скользнула по нему невидящим взглядом, снова улыбнулась Коршунову, послушно съела протянутую маслинку.

– Во как дрессировать-то их надо, – прошептал Гамаюнычу Жорка, с тоской наливая себе водки. – Видал-миндал? И что она в нём нашла?

– Жорка! Друг! – вдохновенно воскликнул Тараска. – Не боись! Найдём и тебе дивчину! У Киев поидим та пошукаемо, а?

– Пошукаемо… – с отвращением повторил Жорка. – Пошёл ты в жопу со своей ридной мовой… Забыл, как на родину ездил?

Гамаюныч смешался и побурел.

– Тарас Гамаюныч, расскажи! – загалдели сотрудники.

– Чё рассказывать, – выдавил наконец Тараска. – Поехал весной в Киев на конфу по свободе СМИ. Зашёл в универ – там деканом кореш мой, вместе в Москве учились. Ну вот. Прихожу в приёмную. А там такая деваха сидит – секретарша – пальчики оближешь. Глаза – во! Коса – во! Сиськи… Эх… – вздохнул Гамаюныч. – Короче, расшаркался я, так, мол, и так, говорю, ваша красота меня повергает. И вообще, говорю, я тут к другу пришёл, позови его, говорю, девонька, я с ним перетру, да и закатимся с тобой в ресторацию самую наилучшую! А она в ответ смотрит на меня… Ну, как на гуано какое-то… И говорит: «Не розумию!». ОК. Я ей на ридной мове заспеваю всё, как положено. «Не розумию!» Тут меня такая злоба взяла. Я ей говорю по-английски: «Сука, позови начальника сей же час, а не то, щет, я тебя, фак, измордую, как бог черепаху, срань господня!» «Не розумию!» И смотрит серьёзно так, вроде как у меня две головы или ширинка расстёгнута. Короче, стукнул я по столу, она охрану вызвала. На счастье, кореш мой в кабинете сидел, он меня и отмазал. Вот чё это было, скажите?!

– Ну, Тараска, – сочувственно сказала Гулька, – может, ты ей просто не понравился. Бывает же…

– Да! Может! – не на шутку разошёлся Подопригора. – Так скажи мне! По-человечески! Эх… Я потом в автобусе подрался с одним мудаком из Львова, когда он стал задвигать про полицаев-ветеранов. А у меня бабка в Освенциме сгорела и оба деда на фронте полегли, причем, буркутский – на Брянщине. А эта падаль сидит и втирает: дескать, действия дивизии СС «Галичина» были разумной и необходимой мерой борьбы украинцев за незалежность… Ну, я ему и врезал.

– Молодец! – закричали все. – Ну ты даёшь, Гамаюныч! Надо за него выпить!

– Выпьем… за интр… ин-тер… нца…лизим… – проблеял Жорка и положил голову на скатерть.

– Лучше за дружбу народов, – поправила его Корнелия.