Минут пятнадцать спустя из квартиры Апологетты появился опухший, с мешками под глазами дворник Феодор и, хмуро глядя на ступеньки, зашагал вниз. Только он закрыл за собой дверь, как в нее кто-то громко ударил. Феодор недовольно открыл и увидел перед собой раздраженное лицо седого высокого старика с козлиной бородкой.
– Чего? – насупившись, спросил Феодор.
– Я в вашу квартиру уже час стучусь! – завизжал старик.
– А че вам надо, и сами вы откуда?
– Жилец я ваш из квартиры № 2…
– Вагонов-Табарский?! – вслух попытался припомнить дворник.
– Извините! – требовательно завизжал старик. – Товарнов-Вагонский, бывший почетный гражданин…
Феодор с трудом держался на ногах, хотя пьяным не был. Он устало посмотрел на Товарнова-Вагонского, пытаясь уразуметь, чего этот тип хочет.
– Вы обязаны принять меры! Это безобразие! – опять завизжал старик. – Этот Бухманд специально по ночам мочится под моими дверьми за то, что я до революции был членом Союза истинно русского народа! Это же безобразие, надо вызвать сюда Красную армию и обмочить всю его квартиру!!!
Феодор пытался понять смысл речей жильца, но из всего сказанного в голове оставалось всего два слова: «мочиться» и «безобразие».
– Пожже зайдите, уважаемый, я дюже не выспался с работы… – промычал Феодор и захлопнул дверь.
Товарнов-Вагонский от неудовольствия совершил еще один риторический удар ногой в дверь дворника и скрылся в своей квартире.
Перед входом в артель «Вечная радость» столпилось человек десять заказчиков с бумажками в руках. На бумажках были записаны размеры и мелкие покупательские требования, касавшиеся использования материи для обивки и других мелочей.
Артель работала в полную силу. Шум как обычно стоял густой и сочный. Перекуров почти не случалось. К стенке были прислонены три сосновых красавца, еще не обитых траурной тканью, а оттого выглядевших вполне оптимистически и празднично, как любая обновка. Агатангел трудился самозабвенно.
Глухонемой небольшого роста подошел неожиданно к Мудренову и, обратив на себя внимание дотрагиванием руки, указал на выход, где столпился всякий престарелый люд. Агатангел все понял без слов и вышел на улицу. Толпа сразу разобралась на части и выстроилась очередью, первым в которой стоял мужчина лет пятидесяти с лысинкой, покрытой неизвестно откуда зачесанными волосами. Он протянул Агатангелу бумажку, на которой было написано: «Пять штук 250х120, сосновые, без обивки и подешевле. Заказчик Грубин».
– На когда вам надо? – спросил профессор.
Очередь зашумела: «Говорящий, говорящий!!!»
Мужчина не смутился.
– Через неделю понадобится, – спокойно ответил он. – Не поверите, для чего!
Агатангел вопросительно глянул на клиента.
– В другой город переезжаю. Точнее, высылают… – Мужчина грустно улыбнулся. – Так вот, представьте себе, что вещи перевозить не в чем. Обошел все столярные мастерские, все завалены госзаказами… Одна надежда на вас!
Агатангел приветливо улыбнулся.
– Вы неплохо придумали… Правда, таких размеров мы еще не делали, но в крайнем случае я вам свои из дому продам.
Мужчина с испугом посмотрел на профессора, торопливо попрощался и пошел не оглядываясь. Агатангел пожал плечами и повернулся к следующему клиенту. Перед ним стояла девочка лет тринадцати с красными глазами, исхудавшая и оборванная, но, казалось, благородного воспитания.
– Что тебе, девочка? – ласково спросил он.
Девочка хотела ответить, но нахлынувшие слезы помешали ей. Агатангел сочувственно погладил ее по голове, пытаясь утешить, потом взял за руку и завел в мастерскую. Выпив стакан воды, девочка пришла в себя и рассказала, что хотела попросить бесплатный гробик для себя, так как хотела отравиться уксусной эссенцией, как уже сделал в этом году ее старший брат.
Агатангел слушал молча, и взгляд его наливался мыслью. Наконец он встал и, взяв ее за руку, повел по городу в сторону Низкопоклонного переулка. Глухонемые уважительно проводили его взглядами, переглянулись и снова принялись за работу.
Бордовое солнце, как крашеный мыльный пузырь, медленно закатывалось за дома. Вечер задыхался темнотой, в которой, словно тончайшие иглы, холодно кололись звезды. Полярная равнодушно холодила сердца одиноких прохожих и гоняла по их спинам испуганных мурашек. В эти вечера прохожие ничего хорошего не ждали, кроме погоды на следующий день. Старались ходить под стенами домов, боясь рождения собственной тени из-за уличных фонарей, тускло светивших и собиравших всех мошек и мотыльков со своего отрезка улицы. Даже коты и те были намного смелее людей. Они мягко ступали прямо по середине дороги, останавливаясь на мгновение под фонарями.
По Липковскому бульвару обычно в такое время прогуливалось несколько бездомных собак, любивших это место потому, что именно здесь чувствовалась власть в лице постоянно чеканивших шаг двух патрульных-красноармейцев. Прохожие здесь встречались чаще, чем в других местах, но все равно друг к другу они относились настороженно и подозрительно.