Форель a la нежность (сборник)

Прохожий был небольшого роста и торопливо шагал по Липковскому, стараясь быть как можно тише. Он не смотрел по сторонам. Он не был задумчив. Он спешил.

Внезапно тишину разрезал скрип открывающейся двери, и перед самым его носом оказался человек, лицо которого было скрыто всеядной темнотой.

Прохожий испугался и замер в двух метрах от незнакомца.

– Извините, я, кажется, вас напугал! – вежливо заговорил человек, только что вышедший на улицу.

– Ничего-ничего, – слегка дрожащим, но уже успокаивающимся голосом ответил прохожий и уж было собрался пройти дальше, как вдруг на секунду задержал свой взгляд на лице незнакомца и приостановился.

– А вы не сосед мой по Низкопоклонному? – спросил он.

– Да, живу там, в восьмом номере.

– Вот хорошо! И домой по пути! И идти, вы знаете, веселей, а то всякое в такое время…

– Ну что ж, пойдемте. Я тоже спешу… Дома ждут.

– А вы разве не один живете?

– Как вам сказать… не совсем один…

– А-а-а! – Первый прохожий шутливо погрозил пальцем. – Балуетесь этим делом!

– Я бы вас попросил не говорить так…

– Простите, ради бога. Я не хотел вас огорчить. Да! Забыл же представиться: Иван Магнитогорыч!

– Агатангел Ильич, – сказал второй и пожал руку, протянутую случайным спутником.

– А это вы только со службы идете? – поинтересовался Магнитогорыч.

– Да, на работе задержался, – нехотя ответил Агатангел Ильич. – Заказ срочный… понимаете.

– Так вы работаете? А я думал – вы профессор философии, преподаете где…

– Был профессором и преподавал в свое время, но прошло оно.

– Отчего же прошло?

– Как вам сказать. Профессором философии быть надоело, а философом быть еще не научился. Трудно это. Я вот к пролетариату примкнул. Работаю.

– Где же это вы трудитесь?

– Артель «Вечная радость», столярничаю… А вот мы с вами и дошли. Быстро как, когда не в одиночестве. Ну, спокойной ночи!

– Спокойной! – ответил Магнитогорыч и, звеня ключами, направился к своей двери.

Этой ночью он спал плохо. Прежде чем лечь, около получаса письменно раздумывал о своей встрече, пытаясь найти в ней и в самом разговоре что-нибудь необычное, таинственное, интересное, но пока что все выглядело вполне нормально.

12

– А вот я и пришел, Катенька, – профессор остановился в темной комнате у спящей на диване русоволосой девочки. – Ну, спи, спи…

Он ласково поправил плед и на цыпочках удалился на кухню. Поставил чайник на примус и уставился в окно, в котором ничего видно не было.

– Вот и жизнь – как это ночное окно, – размышлял он. – Знаешь, что все прозрачно, все видно и понятно. Смотришь, а на самом деле все наоборот. Думаешь, что все понятно, потом задаешь себе во прос и как мальчишка-двоечник тупишь глаза в бессилии и незнании своем. Видно, правда, что удел всякого думающего и философствующего – вечное детство, вечный поиск неправильных ответов на незаданные или неправильно поставленные вопросы. Убегаешь от ответа – прибегаешь к вопросу. На звезду бы! (Он придвинулся к окну и заглянул снизу вверх на небо.) Холодные, дрожащие, далекие. Нет, любой бездомный пес в сто раз ближе человеку, чем эти бесплотные светила… Написать бы философию, чтобы все стали близкими: и люди, и звери, и рыбы, и цветы… Опять детство, опять о глупостях думаю, за которыми нет ничего, кроме будущего моего осмеяния. Спать надо. Катенька уже спит. Может, хоть ей польза от меня какая-нибудь случится. Мертвые за удобные гробы уже не отблагодарят и своим мнением с живыми не поделятся. Они там, душою – в звездах, плотью – в грязи земной…

Чайник вскипел. Агатангел погасил примус. Снял крышку с чайника, и тут же окно запотело. Профессор провел пальцем по стеклу и медленно, словно лунатик, побрел в комнату ложиться спать.

13

Из дворницкой квартиры механическая кукушка прокуковала полночь. Дом засыпал.

Собака Муська лениво вычесывала блох.

Дворник Феодор сквозь дрему поддакивал болтающей без умолку Апологетте.

Товарнов-Вагонский дежурил за своей дверью, бдительно вслушиваясь в шумы парадного.

Малорослый еврей Бухманд выдавливал со лба угри и думал о том, что у него до сих пор нет детей и еще ни разу не было жены. Он искал виновных в своих семейных недостатках и находил их сразу много: все три революции, экспроприации, погромы, Союз истинно русского народа, холодные зимы, инфляция и прочая, а ему уже скоро пятьдесят…

14

Следующее утро было невероятно солнечным и радостным с виду. Вселяло оно бодрость и еще что-то в прохожий люд, и затосковали буржуи бывшие по прошлому, глядя на полную природную монархию солнца, а пролетариат – по будущему, до которого тоже не близко, хоть и намного ближе, чем до единовластного небесного светила.

Артель «Вечная радость» работала в полсилы. Впрок было изготовлено больше двадцати изделий, из которых пять отличались невероятными размерами и объемом. Создавалось впечатление, будто к стенке был поставлен президиум клуба великанов.