Фосс

Немец не нахмурился, как сделал бы в иных обстоятельствах, в присутствии других людей. Бедняга Гарри Робартс был совсем ненавязчивой тенью. В широко распахнутых глазах мальчика отражались лишь базовые мысли. В его обществе Фосс будто сидел на берегу тихого водоема, позволяя собственным мыслям растекаться вширь.

Таким образом, не будучи крепок умом, Гарри, несомненно, обладал множеством иных достоинств. И мышечной силой в придачу. Например, имелся у немца сундучок красного дерева с окованными медью углами и ручками того же металла, где он держал вещи. Стоя на берегу Темзы в зловонии цветущей воды и гниющих фруктов, Фосс в бессилье смотрел на свои пожитки. Ему часто доводилось испытывать унизительную беспомощность, сталкиваясь с практическими трудностями. Ночью, в бликах света на зеленой воде, ему казалось, что спасенья нет и не будет, и тут из темноты появился Гарри, спросил, что в сундуке, и поднял его без малейшего усилия, готовый услужить любому, готовому за него думать. Он здорово запыхался, но вовсе не от напряжения — Гарри был полон энтузиазма; ведь джентльмен отправляется в Новый Свет тем же судном, что и он? Всю ночь на черном корабле, между качающихся фонарей, Фосс ощущал слабость от своей учености, в то время как мальчик подле него ощущал силу благодаря своей невинности.

Гарри привязался к Фоссу. Немец объяснял мальчику анатомию летучей рыбы, показывал звезды. Или же Гарри демонстрировал ему свою силу, сбросив рубашку и щеголяя обожженной тропическим солнцем кожей: стоял на руках, разрывал цепь, только не из пустого тщеславия, а в обмен на подарки.

Гарри был рядом всегда, пока Фосс не смирился, да и потом в Сиднее, если не работал — он устроился посыльным, — мчался по ступенькам наверх и на одном дыхании выпаливал, как сейчас:

«Вот и я, сэр! Гарри. Я пришел».

Тем же вечером появился и Лемезурье. Фосс всегда знал, что идет Фрэнк. Шаги его на лестнице звучали вдумчиво. В какой-то мере он был человеком настроения. По пути он неспешно рассматривал паука или текстуру балясин, выглядывал из глубоко посаженного оконца, выходившего на задний двор, заросший длинными побегами плюща, заваленный старыми бочками и кухонной утварью. Фрэнк Лемезурье постоянно что-то высматривал, однако наблюдениями делился редко. Кожа у него была желтоватая, тонкие губы и веки над запавшими глазами казались на ее фоне темными. Сухощавый нос торчал посреди лица с какой-то особой гордостью.

«Могли бы вы сказать, — поинтересовался Лемезурье, стоя рядом с Фоссом на светлых досках палубы, — что отправляетесь в эту чертову страну с определенной целью?»

«Да, — решительно ответил Фосс. — Я намерен пересечь континент вдоль и поперек. Я стремлюсь к этому всем сердцем. Чем именно обусловлена подобная необходимость, я знаю не больше вас, который познакомился со мной не далее как вчера».

Они продолжали смотреть в бескрайнее море.

«Могу ли я, в свою очередь, спросить, в чем ваша цель? Мистер Лемезурье, верно?»

Немец увидел в юноше родственную душу, и его акцент звучал уже не так жестко.

«Цель? Пока ее нет, — признался Лемезурье. — Наверно, время покажет».

Похоже, океанская гладь этого показать не могла.

Подлаживаясь под ритм качки, немец чувствовал, что его влечет к юноше все больше. Не будь я одержим, думал Фосс, тоже болтался бы в этом море без цели.

Смуглый, довольно изящный и заносчивый юноша не ходил за ним хвостом, как Гарри Робартс, — он появлялся лишь иногда. Фрэнк нигде не задерживался надолго. Прибыв в Сидней, он успел поработать в нескольких торговых домах, потом нанялся к одному поселенцу в Хантер-Вэлли, затем конюхом на извозчичий двор. Чем бы он ни занимался, ботинки у него сверкали, жилет сохранял презентабельный вид, вызывая пересуды тех, на кого юноше было плевать. Собеседников он долго не выслушивал, поскольку собственные мысли считал куда более важными, и часто уходил без предупреждения, чем немало раздражал тех болтунов, которых распирала профессиональная гордость. Еще он был снобом. Фрэнк заходил столь далеко, чтобы допускать, что он гораздо более образован, нежели другие, в чем, разумеется, был прав. Вскоре выяснилось, что он написал стихотворение на метафизическую тему, однако никто так и не осмелился спросить, что же это за тема. В то же время он любил порассуждать о Боге часа в два ночи, напившись рома, который предпочитал другим напиткам, прокладывая путь в вязкой патоке соблазнительных слов и не приходя ни к чему. Он никогда не приходил ни к чему. И если вместо того, чтобы озлобиться, он сделался равнодушным циником, то лишь потому, что еще лелеял надежду узнать свою роль в общем замысле.

Однажды вечером Фосс повстречал Лемезурье в Сиднейском парке, бродя в сумерках по берегу меж кустов и скал в его северной части, и спросил, поскольку время и место к тому располагали:

«Ну что, Фрэнк, вы уже нашли ту цель, о которой мы с вами говорили на корабле?»

«Нет, еще нет, мистер Фосс», — ответил уклончивый Фрэнк, покрываясь мурашками.

И принялся бросать камешки.