Фостер

У матросов парусного флота, как когда-то у трамвайщиков, не было своего профсоюза, который защищал бы их права. Правда, время от времени они разрозненно и стихийно восставали против произвола судовладельцев, но отсутствие организации не позволяло добиться каких-либо улучшений в их корабельном быту или изменить существовавшую форму найма и оплаты труда. Быт. матросов на кораблях был неустроен, спали они в тесных, душных, грязных каютах.

Но главная проблема заключалась в отвратительной кормежке на борту. Матрос получал на завтрак чашку кофе с галетой, на обед три раза в неделю тоненький кусок соленого мяса с куском хлеба и три раза — протухшую солонину с бобовым супом, на ужин — чай с галетой. По воскресеньям матросы получали на обед по полфунта «свежего» консервированного мяса, которое называли «Гарриет Лэйн» по имени женщины, которую зарезал муж-мясник. Газеты писали, что «мясо» Гарриет муж-убийца продал своим клиентам. Изредка к этой голодной диете матросы добавляли рыбу, если ее удавалось выловить во время плавания.

Рыба была важной прибавкой к скудному рациону моряков. Правда, в мясе бонито и альбакора водились черви, но их убирали, по крайней мере тех, которые были на виду, и рыбу с аппетитом поедали, следуя, как пишет Фостер, пословице, согласно которой «то, что не видит глаз, не признает и ум».

На стоянках пища была столь же убогой, скудной и невкусной.

На кораблях выдавалось только четыре литра воды на человека в день, которая уходила на приготовление пищи и на питье — да и то была грязная и часто зловонная. Мыться и мыть белье приходилось соленой морской — а ею не отмоешь грязь, в особенности краску. Если во время плавания не удавалось собрать дождевой воды, то пресной не хватало даже на утоление жажды.

Морские галеты, занимавшие важное место в матросском рационе, как правило, выдавались червивыми, и матросам приходилось выскабливать из них червей или есть галеты вместе со «свежим мясом», как они мрачно шутили.

Кофе и чай тоже состояли из всякого рода отбросов и суррогатов, как и конфитюр, приготовленный из гнилых фруктов. Конфитюр пользовался столь зловещей репутацией, что старые «морские волки» решительно отказывались его есть.

От такой пищи легко было заболеть цингой, авитаминозом. Хозяева кораблей знали это и поэтому дважды в неделю выдавали матросам по стакану лимонного сока. Отсюда кличка матросов английских парусников — «лимонники».

Неоднократно случалось и так, что даже этой скудной пищи не хватало во время плавания. Провиант грузился в обрез, и если судно по каким-либо причинам оставалось в открытом море дольше обычного, то моряки получали укороченные порции, голодали, оставались без курева.

Разумеется, все эти лишения приходились на долю матросов и вовсе не касались шкипера и его помощников, в распоряжении которых всегда имелись свежее мясо, фрукты, овощи, свежие яйца. Для них специально держали на корабле кур.

Фостер был свидетелем многочисленных морских драм, в основе которых лежало бездушное отношение шкиперов к своим подопечным, их жадность, стремление получить максимум прибыли за счет бессовестной эксплуатации матросского труда. Казалось бы, Англия — традиционная морская держава, корабли которой колесили моря и океаны на протяжении столетий, должна была выработать какой-нибудь кодекс, охраняющий элементарные права своих моряков, или хотя бы традиции, обязывающие к взаимной выручке во время бедствия на море, гарантирующие минимум помощи тем, кто пострадал на морской службе.

Ничего подобного не было. Шкиперы, в особенности парусного флота, вели себя по отношению к матросам в подавляющем большинстве случаев бездушно, если не бесчеловечно, подтверждая известную аксиому, что в классовом обществе даже в море человек человеку волк, а не брат.

В своих воспоминаниях Фостер рассказывает о трагичной судьбе канадского моряка Фреда Уолфа, который сломал ногу во время шторма. Врачей или лекарей ни тогда на парусниках, ни теперь на большинстве грузовых судов британского флота, да и других капиталистических стран, не существовало. Заболевших моряков должен был по существовавшим правилам лечить шкипер, он нес за них ответственность, от него зависело изменить маршрут корабля для доставки пострадавшего в госпиталь в ближайшем порту.

Как же поступил шкипер «Пегаса»? Он осмотрел Уолфа, констатировал перелом, наложил неумело шину и категорически отказался доставить его в ближайший порт, хотя до Кейптауна, куда направлялся «Пегас», оставалось еще два месяца пути. Когда Уолф, страдая от нестерпимой боли, сорвал наложенную капитаном шину, шкипер вообще отказался его «лечить».

Товарищи Уолфа старались помочь ему чем могли, но у них не было для этого ни средств, ни знаний. Больной в течение двух месяцев испытывал жесточайшие мучения, кричал, проклинал шкипера, просил убить его. Только счастливой случайностью можно объяснить, что Уолф не умер в пути от гангрены. В Кейптауне его сдали в госпиталь, причем шкипер согласился оплатить ему проезд лишь до Канады.