Фотофиниш

— В таком случае, — прямо спросил мистер Хэнли, — зачем вы ее арестовали?

Остальные обиженно замычали в знак согласия.

— За то, что она пронзила мертвое тело стилетом, подложив под него фотографию, — сказал Аллейн.

— Это какая-то дьявольщина, — сказал синьор Латтьенцо. — Это отвратительно.

— Какие у вас могут быть на то доказательства? — спросил мистер Реес. — Вы теперь точно знаете, что Филином был Марко, и что он сделал снимок?

— Да. Он это признал.

— В таком случае как она добыла фотографию?

— Они пришла в эту комнату, когда он собирался положить снимок в конверт, адресованный в газету The Watchman — адрес на нем напечатал мистер Хэнли по указанию мадам Соммиты.

— Так и есть, — сказал Хэнли. — Конверт предназначался для ее письма в The Watchman, когда она его подписала. Я вам рассказывал…

Потом он добавил уже спокойнее:

— Я понимаю, к чему вы ведете. Марко думал, что письмо уйдет, и никто… я… ничего не заподозрю. Да, я понимаю.

— Вместо этого Мария, как мы считаем, заметила, что Марко сует фотографию в конверт. Это возбудило ее любопытство. Она подождала, пока Марко уйдет, и вытащила снимок из конверта. Она оставила фотографию себе, но совершила ошибку, выбросив конверт в камин. Он сгорел лишь наполовину и упал через решетку в зольник, откуда мы его и достали.

— Если это не просто гипотеза, и это можно доказать, — сказал мистер Реес, покачивая ключами, — то вы утверждаете, что на этом этапе она задумала преступление?

— Если убийство было последним в длинной серии подобных карательных преступлений, то можно было бы так подумать. В самом первом деле к телу было приколото обличающее письмо.

Воцарилось долгое молчание.

— Значит, она была права, — с трудом произнес мистер Реес. — Она была права в своем страхе. Я никогда себя не прощу.

Бен Руби сказал, что мистеру Реесу не стоит так думать.

— Никто из нас не думал, что в этом была хоть какая-то доля истины, — умоляюще сказал он. — Она ведь всегда выдумывала странные вещи. Нельзя же было всему этому верить.

Синьор Латтьенцо воздел руки.

— Волк. Волк, — сказал он.

— Вы меня не убедили, — сказал мистер Реес. Я не могу поверить в то, что это сделала Мария. Я знаю, они время от времени ссорились, но эти ссоры не были серьезными. Мария была ей предана. Доказательства! — сказал он, все еще разглядывая ключи. — Вы не предъявили доказательств.

— Видимо, сейчас я должен рассказать вам кое-что о загадке с ключами.

— С ключами? С чьими ключами? — спросил мистер Реес, вертя связку своих ключей.

Аллейн подавил внезапно возникшее безумное желание ответить «С ключами королевы» в ответ на вопрос, веками задававшийся в Лондонском Тауэре[76]. Он лишь как можно точнее рассказал о загадке ключа Соммиты и о том, что у нее никак не могло быть достаточно времени, чтобы вынуть его из сумочки в нижнем ящике туалетного столика и запереть дверь за те несколько секунд, что прошли между моментом, когда она выгнала вон мистера Рееса и Марию, и моментом, когда они услышали, как ключ повернулся в замке.

Мистер Реес обдумал услышанное и сказал:

— Можно лишь предположить, что в этот момент сумочка была не в ящике, а у нее под рукой.

— Даже если и так, подумайте: она велит вам уйти, вы закрываете дверь и тут же слышите, как запирается замок. Это дело пары секунд.

— Может быть, он уже был у нее в руке.

— Вы помните ее руки во время вашего разговора?

— Они были сжаты в кулаки. Она была в гневе.

— Что ж… полагаю, с этим можно было бы поспорить. Но есть и продолжение, — сказал Аллейн. И он рассказал им о финальном представлении, устроенном Марией, и о ее аресте.

— Боюсь, — закончил он свой рассказ, — что все ее благочестивые заявления, все эти страстные требования позволить ей исполнить свой последний долг были лишь притворством. Она поняла, что совершила серьезный промах, что мы, согласно ее собственным показаниям, ожидаем найти ключ ее хозяйки в комнате, и что она должна любой ценой попасть туда и засунуть ключ под тело, где мы и найдем его в должное время.

— Что она сказала, когда вы ее арестовали? — спросил синьор Латтьенцо.

— Ничего. Она ничего не говорила, кроме…

— Ну? Кроме?

— Она обвинила в убийстве Руперта Бартоломью.

Хэнли вскрикнул. Латтьенцо пристально посмотрел на него.

— Вы что-то сказали, мистер Хэнли? — спросил он.

— Нет-нет. Ничего. Извините.

Бен Руби сказал:

— И все равно, вы понимаете… то есть нельзя же игнорировать… я хочу сказать, что сцену-то он устроил, так? То есть она ведь заставила его через это пройти, без шуток. И его финальная речь, и то, как он себя вел. Я хочу сказать, что он — единственный из нас, у кого, можно сказать, был мотив и возможность… то есть…