Фотограф

– Как скажешь, – ненависть, чуть утихшая в её глазах, снова воспламенилась, обдав меня холодком. Но я вытерпел Его холод. Что мне холод какой-то злобной сучки? – Рассказать тебе без лиризма? Хорошо. Я трахнула двух мужиков у него на глазах, пока он сидел рядом с кроватью, сжимая в руках свое разбитое сердечко. Он видел, как меня драли здоровенные мужики. Как заливали своей спермой. Видел, как я облизывала их тела. Он плакал, а я смеялась. Он мне надоел. Глупый мальчик. Славный, но глупый. Я видела, как он страдал, но знаешь, что, Адриан?

– Что?

– Мне нравилось наблюдать за его мукой. Он обожал меня и ненавидел. Любил и хотел убить. Но он был слабым. Что и подтвердил, прыгнув с моста в Темзу, не в силах выдержать боль.

– Что ты, блядь, знаешь о боли? – прошипел я, хватая ее за волосы и приближая её лицо к своему. – Скучная сука, игравшаяся чувствами мальчишки. Ты не испытывала настоящей боли.

– Вижу ты испытывал, – она снова меня хотела, но я чувствовал к ней отвращение. Ощущения были такими, словно я полчаса назад трахнул грязную ослицу.

– Испытывал. И до сих пор испытываю.

– Ты сильный. Не то, что Питер. Знаешь, когда он прыгнул с моста, то не утонул. Он насадился на металлический прут, торчащий из опоры. И умирал он долго, но ему никто не мог помочь. Все просто стояли и смотрели, как маленький глупый жук подыхает, будучи насаженным на булавку. Я тоже была там. И я кончила от этого, – белые зубки Пятой лязгнули рядом с моим ухом. На долю секунды настоящий мороз пронзил сердце, когда я увидел эту картину. Застывшее в немом крике от сумасшедшей боли лицо Питера и корчащаяся на мосту Пятая, наблюдавшая за его муками. Я видел это так явно, словно сам находился там. На этом гребаном мосту. Рядом с гребаными зеваками и кончающей раз за разом безумной женщиной. Я видел, какой кайф она испытывала от этого. Видел, как исказилось ее лицо. А ее душа… она сочилась говниной. Мороз стал сильнее, и сердце почти остановилось, но я видел и другие лица. Тех, кого она уничтожила. Она доводила их до непростительного греха, а потом кончала, глядя, как они умирают у нее на глазах. В её глазах горело наслаждение, а в их любовь. Даже в последний миг они любили Пятую. Но я её ненавидел.

Вздохнув, я отпустил ее волосы, и она отпрянула назад. Откинулась, выставив красивую грудь, и довольно улыбнулась, наслаждаясь моей болью и ненавистью. Она не знала, что я все видел. А я знал, что даже сейчас она была готова кончить.

Кое-как поднявшись, я подхватил с кресла рюкзак с фотоаппаратом, закинул его за спину и, закурив сигарету, направился к выходу из студии. Она удивилась и даже окликнула меня, но я не повернулся. Да и задала она слишком уж обыденный вопрос.

– Когда я получу фотографии?

– Никогда, – ответил я дрогнувшим голосом и вышел, осторожно прикрыв дверь.

Сидя дома, за стареньким компьютером, и слушая шелестящий в колонках Pungent Stench[9], я курил, смотря на экран монитора, где в Camera Raw[10] был открыл портрет Пятой. И чем больше я на него смотрел, тем хуже он выглядел. Не эту женщину я трахал в студии, и не её я снимал, нажимая на кнопку фотоаппарата. Сейчас передо мной был портрет чудовища.

Та грустная алкоголичка, о которой я думал, что сочиться говниной, как она, невозможно, была по сравнению с этим портретом красоткой. У Пятой были абсолютно черные глаза. Даже белков не видно. Зубы были не белыми, как я помнил, а желтоватыми и блестели от слюны. Хищные, полные губы изгибались в дьявольской полулыбке, и я не мог понять, улыбка это или оскал. Безжизненные волосы свисали немытыми прядями, кожа была рыхлой, испещренной черными точками и мелкими язвами. Шея походила на ножку индейки, а синие, набухшие вены вызывали тошноту. Я не мог такое снять. Это какая-то шутка. Его шутка, не иначе.

– Нет, не шутка, – знакомый голос, раздавшийся позади меня, сочился веселым морозцем. Он не жалил, как обычно, а приносил приятную прохладу. Дело было в том, что Ему нравилось мое удивление, хоть и появлялся Он довольно редко. Сейчас Он появился также неожиданно, но я, вздохнув, достал из холодильника две банки пива и одну бросил через плечо, не сомневаясь, что он поймает. Глухого звука падения не послышалось, зато раздалось еле слышное короткое «Пш».

– Что это такое? – я кивнул в сторону портрета на экране и повернулся в кресле к Нему. Он все так же сидел у окна, только теперь Его лицо скрывала тень, а не солнечный свет. Часы показывали без четверти пять утра. Отпив пива, Он усмехнулся и поставил банку на пол.

– Пожалуй, надо тебе денег дать, чтобы ты купил для Меня нормальной выпивки, – буркнул Он. – Такое пиво даже панки не пьют, а они обычно пьют все, что пьется.

– Нормальное пиво, – хмыкнул я. – Ты на вопрос не ответил, кстати.

– А ты думаешь, зачем Я здесь? – ехидно спросил Он, обдав знакомым льдом душу. – Это был вопрос времени, когда ты дойдешь до выбора.

– Выбора?

– Ага. Выбора. Иногда тебе будут попадаться такие души, как её. Души, залитые тьмой, как жидким дерьмом, с ног до головы. Ты называешь такую тьму говниной, насколько Я помню.