Фотограф

Минут через десять, когда чайник вскипел, мы с ней пили чай. Настоящий чай, а не ту хуйню в пакетиках, которая на вкус как моча бомжа. У Четырнадцатой, как у настоящей англичанки, под чай был отведен целый шкаф, и каких только сортов там не было. Причем я даже находил довольно элитные сорта, цены за которые начинались с трехзначной суммы. Как-то это слабо контрастировало с общим обликом квартирки, старым телевизором и старым компьютером.

– Я могу задать тебе вопрос? – вдруг спросила она, нарушив молчание.

– Конечно. Валяй, – кивнул я, поцеживая «Пьяную графиню» – особо любимый мной сорт чая.

– Почему ты ко мне ни разу не пристал?

Поперхнувшись, я удивленно уставился на Четырнадцатую, но та внимательно на меня смотрела, ожидая ответа.

– Ты хочешь знать, почему я еще не попытался тебя завалить? – уточнил я и, дождавшись кивка, вздохнул. – Я похож на того, кто любит заваливать женщин?

– Немного, – улыбнулась она и, накрыв своей ладонью мою ладонь, заглянула мне в глаза. – Ты грубый, говоришь, что думаешь, плюешь на мнение, которое может сложиться у других о тебе. Такие люди, как ты, не миндальничают с девушками.

– Это еще не значит, что я ебаный насильник, милая, – фыркнул я. – Веришь или нет, но я уважаю женщин, и если я вижу, что женщина меня хочет, то пользуюсь этим. С тобой не так все однозначно. Ты для меня загадка. Пока. Вроде иногда появляются такие знаки, но ты тут же прячешься, как черепаха в свой панцирь. И еще одно.

– Что? – тихо спросила она.

– Мне комфортно с тобой и так. Зачем примешивать секс раньше времени?

– Ты не такой, как другие.

– Ага. Слышал, – усмехнулся я в ответ и, взяв её руки в свои, спросил: – А что ты хочешь? От меня.

– Может, я хочу, чтобы ты меня поцеловал, – она не улыбнулась в этот раз. В глазах её блеснул испуг, и я, отпустив руки, вздохнул. – А может, я хочу, чтобы ты ушел, пока не причинил мне новую боль.

– А может, пусть всё идет, как идет, а? На кой хер ломать себе голову, гадая о чем-то, в чем ты нихера не уверена? – съязвил я. Четырнадцатая рассмеялась и посмотрела на меня по-другому.

– Знаешь. Сейчас я хочу, чтобы ты остался.

– Навсегда?

– Нет. Хотя бы на одну ночь, – она поднялась с дивана, взяла меня за руку и повела за собой в спальню. Я шел за ней, как глупый теленок. Шел и боялся, что это сон и я сейчас проснусь в своей гребаной квартирке, подыхая от холода прожорливой чертовой камеры в ожидании очередного клиента. Но это был не сон.

Четырнадцатая была робкой и неловкой. Она неловко гладила мои волосы, пока я целовал её губы. Краснела, причем я чувствовал это даже в полной темноте комнаты. Горели её щеки, горела маленькая грудь, изумительная и нежная, когда я прикасался к соскам губами. Горели её бедра, и жар сбегал по ним вниз.

Я осторожно поднял её на руках и положил на кровать, освещаемую лишь светом уличных фонарей. На миг задумался, любуясь её наготой и стеснением, а потом накрыл её собой, словно пытался закрыть от всего плохого. Она негромко вскрикнула, когда я вошел в неё, впилась мне зубами в мочку уха и провела ногтями по спине, оставляя еле заметные, крохотные царапинки. Мы перевернулись. Она оказалась сверху, и не было зрелища в моей жизни прекраснее, чем это.

Я сразу же завладел её грудками, маленькими и острыми. Я ласкал пальцами соски, улыбался, чувствуя, как твердеют они и как твердею я. Четырнадцатая тихо стонала, раскачиваясь на мне все сильнее и сильнее. Все быстрее и быстрее. Я приподнялся, чтобы достать губами до сосков, и она вскрикнула, когда мне это удалось. Лишь каким-то гребаным чудом я сдерживался, чувствуя, что скоро взорвусь и исчезну из этого мира. Из этой комнаты. Из этой кровати. Она тоже сдерживалась. Стонала, закусив чуть опухшие от поцелуев губы. Она все еще боялась снять маску, но я чувствовал, как слабеет её воля. И когда Четырнадцатая закричала, вонзив ноготки мне в грудь, я перестал сдерживаться. Желание лопнуло и горячими волнами накрыло меня, заставив зарычать и сжать её груди. Я чувствовал, как она пульсирует внутри. Чувствовал жар её тела и жар её бедер. И я снова взорвался, заставив её еще раз вскрикнуть.

Она без сил упала на меня, а я улыбался, гладил её по мокрым от пота волосам, целовал те участки тела, до которых мог дотянуться, и молил всех богов, чтобы этот миг не кончался. Чтобы тепло, чтобы этот невероятный жар грели меня как можно дольше. Я чувствовал, как дрожит Четырнадцатая, и прижимал её к себе, заставляя тихо постанывать. Чувствовал, как успокаивается её сердце, бешено стучащее в груди. Чувствовал, как волшебный миг понемногу сменяется холодной реальностью. Но тепло не ушло. Оно было внутри меня. Оно было на мне. Оно обволакивало меня, несмотря ни на что. И я улыбался. Как влюбленный мальчишка. Как дурак. Потому что я был счастлив. По-настоящему счастлив.

Но ебаная реальность вернулась, когда я вышел от Четырнадцатой утром, выжатый, как лимон, и замер на месте, увидев у подъезда знакомый «Астон Мартин» и меланхоличную Вив, стоящую возле него.