Фотография

Города он, конечно, не знал – пришлось быть штурманом, а вот по-русски говорил хорошо – грамотно и почти без акцента. И деньги взял как-то неумело – словно бы стесняясь…

Созванивались каждый день, а вот навещал нечасто: дня через два, три – как получалось. Мама в уходе не нуждалась, все делала сама. Если не лежала под капельницей – выходили в фойе и сидели там, потом обязательно провожала его до лестницы. Единственное, на что жаловалась – аппетита по-прежнему никакого, еду приходится заталкивать в себя с большим трудом – до тошноты. И ему жаловалась, и лечащей врачихе – молодой, небольшого роста, довольно самоуверенной, державшейся покровительственно девице лет около тридцати. Он тоже с ней говорил: что аппетит у мамы пропал месяца два-три назад, если не больше, что от любой еды с тех пор ее воротит, ничего не хочет, ест через силу. Врачиха будто не слышала: «да, ест она у нас действительно что-то плохо, не нравится ей больничная еда, вы ей котлеток домашних привезите». Он привозил то, что мама еще недавно любила, спрашивал, чего бы хотелось еще, предлагал – «нет, ничего не надо, не могу, не хочу. И этого куда столько понавез – все равно не съем». Вновь говорил с врачихой – та опять про котлетки. Или он как-то не так объяснял, или она считала, что это все ерунда, капризы, не стоит внимания?

Пролежала все же не две недели, а три. До новогодних оставалось совсем ничего, когда утром однажды позвонила радостная: все, доктор при обходе сказала, что завтра выписывает!

Вечером заскочил отблагодарить врачиху – мало ли, вдруг завтра не увидятся. Заодно и часть одежды маме завез – чтобы не впопыхах собиралась. Сговорились, что торопиться не будет, приедет где-то между двенадцатью и часом…

В итоге приехал почти в два.

Сначала долго поднимался, завтракал, отвлекаясь на телевизор, когда вышел – обнаружил, что за ночь понавалило и машину надо очищать-раскапывать, а в довершение ко всему еще и аккумулятор сел – пришлось бежать домой за запасным… Потом так и не сможет вспомнить – посмотрелся в этой беготне хоть раз в зеркало или нет? Глупость, конечно, но…

Несмотря на обещание врачихи, пропуска на въезде не оказалось. Начал сердиться, объяснять – охранник махнул рукой: ладно, въезжайте, только у главного входа пока не вставайте, а то мне по шапке дадут, потом туда подъедете, когда пропуск будет.

Поднявшись на этаж, первым делом заглянул в ординаторскую – врачихи там не было. Пошел по коридору к палате, издали заметил перед входом в нее непонятную возню, кто-то в белом халате поспешно затаскивал внутрь каталку…

Возились вокруг мамы. Когда вошел – ее как раз перекладывали на каталку, сказали: срочно переводят в реанимацию. Кажется, здесь же была и врачиха – но с его приходом как-то незаметно исчезла. Впрочем, видел он только маму, остального почти не замечал.

Соседки наперебой объясняли: вот, с утра потихоньку собиралась, радостная такая, шутила, сложила все аккуратно, приготовила, стала переодеваться и вдруг отключилась, упала…

Мама была уже в сознании, смотрела испуганно и виновато: прости, видишь, как получилось, подвела… Он что-то говорил, спрашивал, схватил ее за руку – она слабо пожала в ответ. Рядом сказали: «Все, все, поехали. – И добавили: – Вещи ее заберите, в реанимацию с ними нельзя».

Пока лихорадочно рассовывал все по пакетам, каталку увезли. Выскочил, заозирался, увидел далеко в коридоре, путаясь в сумках, бросился догонять – и не догнал. Остановился беспомощно перед дверью реанимации и надписью, воспрещающей вход. Не сразу заметил висящие рядом инструкции: посещения запрещены, о состоянии можно справляться…

Посверкивающая огоньками и бликами елка, сбор семьи, пышущая духовка, суета, беготня, закуски, салаты, проводы старого, бой курантов, хлопок шампанского, однообразно веселящийся телевизор – все было, как обычно, как повторялось у них из года в год. Только пустое место за столом, где она всегда сидела, резало глаз. И веселье было каким-то вымученным, натужным, словно в голове у каждого засела ржавым гвоздем одна и та же мысль и каждый старательно ее от себя гнал…

В очередной раз приехав, чтобы постоять вместе с другими родственниками перед дверью реанимации и дождаться выхода дежурного врача, а затем – старшей сестры, внезапно услышал: «Переведена в палату».

Палата была рядом, в этом же отделении. Влетел радостный – раз перевели, значит, стало лучше – и на секунду даже зажмурился, застыл. Такой он ее видел только тогда, два года назад. Жалкая, сжавшаяся, с прерывистым свистящим дыханием, больше похожим на отдельные тяжкие вздохи, она лежала под скомканной простыней, закрыв глаза – не то спала, не то…

Вошедшая следом сестра сказала: «Да вы ее тормошите, усаживайте, она все время так…»

Открыв глаза, узнала, прошептала безразлично: «А, ты…» И все! Ни на какие эмоции сил не было.

На тумбочке стояла тарелка с нетронутой едой – уже подзасохшей…