Fourth Screem

Для нас, привыкших к атеистическому определению нации, исключаю­щему религиозный признак, это звучит, возможно, и дико. Но факт остает­ся фактом, и оспаривать его сейчас или защищать нет никакой на­­доб­ности. Религиозные догматы во многих странах развивались на осно­ве и в угоду национальному величию или выживанию, да и рели­гиозная стилистика за­ча­стую не только внешний показатель нацио­наль­ного своеобразия. Может быть, у христи­ан­с­ких народов, вне учета раз­личных христианских кон­фес­сий, слит­ность религиозного и националь­ного несколько затушевана. Но у евреев она нас­только на поверхности, что боль­шая часть человечества по другому нас и не воспринимает.

Если это верно для наших дней, то оно тем более вер­но для эпохи рим­ского господства и европейского средневековья, когда христианство из кожи вон лезло, чтобы укрепить себя в роли самого лучшего, самого пра­вильного и самого передового учения!

Еще более велика роль идейности в иудаизме, обращенность которого к сознанию, в связи с особой концепцией принципиально нематериализо­ван­но­го Бога, значительно пре­вали­руют над непо­сред­ственной чувствен­но­стью. Идейное богатство Торы по своей глобаль­ности и глуби­не не имеет себе равных.

Именно Тора на протяжении веков притя­гивала к себе самые пытли­вые умы различных вер и философских направ­лений; именно она произве­ла на свет два новых вероучения: христианство и ислам; именно она поро­ди­ла утончен­ную и необык­но­вен­но развитую систему многочисленных эзо­териче­ских идей, собранных в знаменитой Каббале, очень популярной и поныне, в особенности, среди интеллектуальных снобов и людей, увлечен­ных тайным смыслом вещей и явлений; наконец, именно она открывала возможность интерпретировать себя в согласии с познанием свет­ским (см., к примеру, учение Маймонида, пыта­вше­гося примирить Тору с Аристо­те­лем).

Идеи, идеи и идеи. Тора вся в идеях. Причем на первом плане – идеи политические и идеи национальные, которым, собственно, она и обяза­на своим происхождением.

Будучи конгениальным организатором и знато­ком социальной психо­ло­­гии, Моисей прекрасно понимал, что только суро­вое и мудрое слово мо­жет объединить кочующие толпы народа, сдержать их непокорный темпе­рамент и повышенную природную тягу к своеволию, а также выстоять в бесконеч­ных войнах с соседями, которыми особенно сла­вил­ся весь древний мир.

Это слово он и принес нашим предкам и под угрозой жесточайших на­ка­заний заставил их его принять. Века потребовались на то, чтобы Мои­се­ев Закон сросся с евреем в единое нерасторжимое целое. Каждый раз, ког­да на­роду приходилось худо – то ли из-за поражений в войнах, то ли из-за не­сго­ворчи­вости отдельных колен, то ли из-за неуро­жаев или эпиде­мий – духовные лидеры народа объясняли это как Божью кару за забвение запо­ве­дей Торы, как нарушение договора с Ним.

Постепен­но это сознание вошло в плоть и кровь, стало второй натурой – и этничес­кой идентификацией еврейства стал иудаизм. Еврей стал на­бо­ром предпи­саний и запретов, т. е. единицей сугубо идеологиче­ской.

Безусловно, это объединяло, вносило нравственную дисциплину и раз­вивало национальную гордость, особенно необходимую для укрепления сра­в­ни­­тель­но молодого государства. Однако, наряду с пользой, это обсто­ятель­ство было чревато и совсем неиз­бежной, до времени скрытой, но, так или иначе, опас­ной тенденцией. Тенденцией к фанатизму, к неспособности на социаль­ную гибкость и простой, житейский, человеческий артистизм.

Иосиф Флавий приводит потрясающего трагизма эпизод. Только что назначенный на пост прокуратора Иудеи Понтий Пилат приказал привезти ночью в Иерусалим изображения императора. "Когда наступило утро, иу­деи пришли в страшное волнение... усматривая в нем нарушение закона; ожес­то­чение городских жителей привлекло в Иерусалим многочисленные толпы сельских обывателей. Все двинулись к... Пилату, чтобы просить его об удалении изображений из Иерусалима и об оставлении неприкосновен­ной веры их отцов. Получив от него отказ, они бросились на землю и оста­ва­лись в этом положении пять дней и столько же ночей, не трогаясь с мес­та. На шестой день Пилат сел на судейское кресло и приказал призвать к себе народ, чтобы объявить ему свое решение; предварительно он отдал приказа­ние солдатам: по данному сигналу окружить иудеев с оружием в руках. Увидя себя внезапно окруженными тройной линией вооруженных солдат, иудеи остолбенели при виде этого неожиданного зрелища. Но ког­да Пилат объявил, что он прикажет изрубить их всех, если они не примут император­ских изображений, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи, тогда иудеи, как будто по уговору, упали все на землю, вытянули свои шеи и громко воскликнули: скорее они дадут убить себя, чем переступят закон" ("Иудей­ская война", в дальнейшем – "ИВ", Кн. 2, гл. 9).

Что это? Героизм? Подвиг?