Как слабый огонь при сильном ветре гаснет, а сильный лишь разгорается, так и слабая вера в катастрофах слабеет, а сильная выходит из них закаленной.
Вера Франкла и многих других людей, разделивших его судьбу, несомненно, была достаточно сильной, чтобы «не дать умереть Богу после Освенцима».
И все же – что делать с вечным вопросом, который в той или иной форме возникает у нас, вопросом, над которым бился еще библейский Иов: как добрый Бог допускает в этом мире существование страдания и зла? Тот же Иов должен был в конце концов признать, что такой вопрос недопустим в силу своего антропоморфизма.
Он проецирует человеческую логику на уровень, лежащий по ту сторону человеческой логики, что, естественно, ведет к ошибочным интерпретациям. В качестве сравнения можно привести муравья, ползущего по монитору компьютера и задающего себе вопрос: зачем человек изготовил для него такую скользкую поверхность, с которой того и гляди сорвешься?
Единственное приличествующее человеку отношение к проблематике теодицеи – это отношение Иова, склонившегося перед тайной, и вдобавок отношение Сократа, который хотя и признавался в знании, но лишь в знании того, что ничего не знает.
Страдание человека невозможно объяснить с помощью теологических рассуждений, и тот, кто, не считаясь с этим, все же пытается дать ему истолкование, неизбежно терпит поражение.
Современные науки все настойчивее утверждают, что мы не способны правильно воспринимать даже непосредственно окружающую нас действительность – например, мы видим цвета предметов, а на самом деле это световое излучение, отражающееся от их поверхности. Что уж говорить о смысле, который транссубъективен – его нельзя просто выдумать или нафантазировать себе, поэтому любые человеческие дискуссии на эту тему бесполезны. Мы не способны – если только мы вполне искренни – увидеть смысл в боли и страдании. Этим все сказано! Но отсюда еще не следует, что смысла не существует. Значит, если страданию присущ невидимый смысл, то он проистекает из сверхчеловеческого измерения.
Страдание делает человека ясновидящим, а мир – прозрачным. Бытие становится проницаемым и переходит в метафизическое измерение… Только на уровне высшего мира человеческое страдание обретает окончательный смысл.
Смысл нужно искать в том, чтобы правильно подойти к ситуации, вызывающей страдание, и суметь встать в мужественную позицию. Все духовное живет по своим законам
Одно из возражений скептиков заключается в том, что представление о Боге или о нескольких богах возникло у людей в первобытные времена и служило им объяснением различных, необъяснимых тогда проявлений природных сил. Гром и молния воспринимались как вспышки божественного гнева, землетрясения и наводнения – как наказание за непослушание и так далее. Такое понимание заставляло людей совершать ритуалы и жертвоприношения для умилостивления разгневанного божества.
Страх первобытных людей стал основой их зарождающейся религиозности.
Франкл предупреждал, что «у всего духовного свои собственные законы» и их не следует игнорировать. Результаты духовной деятельности не выводятся из психических корней и не сводятся к ним. Если, например, шизофреник пишет картину, то эта картина не просто отражение его спутанной психики. Она имеет свою эстетическую и художественную ценность, независимо от душевного состояния художника.
Даже если порой… культурное явление вторично используется для поддержания чуждых ему мотивов и интересов… это еще не ставит под сомнение ценность, которой произведение, созданное духом, обладает само по себе.
С присущей ему иронией Франкл отмечал: выводить представления о Боге из первобытных страхов – значит впадать в ту же ошибку, которая свойственна людям, считающим аиста бабьими сказками. Они «выплескивают птицу вместе с водой» только потому, что в старых поверьях она фигурировала как существо, приносящее детей.
Несоответствие образа отца образу Бога
Еще один довод скептиков состоит в утверждении, что образ Бога формируется у человека на основании образа его отца. В психоанализе искаженный образ Бога рассматривается как результат неблагополучных отношений с отцом.