Разногласий по вопросу негативных военных целей не было: безоговорочная капитуляция, это значит, никакого мира путем переговоров, уничтожение национал-социализма и германского милитаризма. Германия должна быть разоружена и денацифицирована, национал-социалистические организации распущены, военные преступники должны понести наказание, устранить всякую возможность повторения агрессии на все времена. Но по другую сторону этих целей дело обстояло труднее. Должна ли остаться Германия вообще как единое национальное государство? Не лучше было бы расчленить страну и не вернуться ли к бисмаркскому рейху? В случае, если Германия останется единым государством, где будут проходить ее границы? Где должна будет конкретно проводиться оккупационная политика в переходный период, который последует после безоговорочной капитуляции и принятия высшей государственной власти союзниками? Должны ли победители быть озабочены предполагаемым экономическим хаосом или только препятствовать тому, чтобы чума и мятежи не угрожали безопасности оккупированных войск? Должны ли оккупационные войска возмещать убытки, сколько, кому и в какой форме? Все эти вопросы должны быть решены или, по меньшей мере, заранее обдуманы в обстановке неудержимой военной страсти, ненависти и презрения к Германии и к немцам, которая еще больше накалилась, когда в связи с наступлением союзных войск на фронтах мировой общественности стал известен весь масштаб нацистской политики истребления народов: евреев, поляков, русских и других национальностей.
В этой ситуации было также понятно, насколько роковым стало для немецкого народа то, что американское послевоенное планирование до смерти Рузвельта, рассчитанное на продолжительный срок, не было решено: будет ли Германия подвергаться жестокой мести, порабощению, раздроблению и обнищанию или ей будет дан шанс вернуться в сообщество народов как нефашистское, миролюбивое и экономически стабильное государство. Именно по этому вопросу часто возникала сильная борьба внутри американского правительства. Неясность в этом центральном вопросе, связанная с привычкой Рузвельта откладывать решение проблем, с борьбой между военными и штатскими, с трениями в различных плановых комиссиях, с путаницей в вынесении решений и с переменными схватками инстанций и отдельных деятелей за оказание влияния на Рузвельта, помешала выработке монолитной концепции по германскому вопросу.
К поборникам мира можно отнести, например, военного министра Стимсона и министра иностранных дел Халла, наряду с ними также представителей плановых комиссий министерства иностранных дел, которые занимались планированием послевоенной экономики. Они полагали, что смогут извлечь уроки из ошибок Версальского договора. Его бессмысленные назначения репараций и другие ненужные меры пробудили бы в Германии только ожесточение и националистические страсти и дали бы благодатную почву для пропаганды националистов в Веймарской республике. Уверенность в том, что не появится новый Гитлер, могла быть достигнута только тогда, когда были бы созданы экономические предпосылки для стабильной демократии. Немецкая экономика должна была достичь предела, способного обеспечить сносный жизненный уровень. Необходимые выводы этих планов министерства иностранных дел состояли в том, чтобы Германия осталась неделимой, а репарации ограничить. Если предоставить разрушенную экономику самой себе, то американскому налогоплательщику пришлось бы предотвращать массовую смерть, чего не потерпела бы американская общественность. Кроме того, экономический коллапс Германии нанес бы экономическим интересам США еще более фундаментальный вред. Он затруднил бы восстановление разрушенной Европы, потому что другие европейские государства решились бы в связи с бедственным положением в Европе на протекционистскую политику — этот ужасный призрак со времен мирового экономического кризиса. Обнищавшая Германия вступила бы в конфликт с решениями и намерениями конференции в Бреттон-Вудз в июле 1944 года, на которой 44 нации во главе с США объединились на основе принципов либерально-капиталистического послевоенного устройства.