Франсуа Гизо: политическая биография

Гизо, отличавшийся строжайшей честностью в своих частных делах, возвел подкуп в государственную систему. Гизо никогда не был богатым человеком и никогда не стремился им стать (что было совсем не в духе протестантской этики). Еще в 1835 г. он как-то обмолвился своей подруге Лор де Гаспарен: «Мое состояние очень маленькое, но оно в полном порядке»[847]. Все его небольшое состояние состояло из недвижимости, унаследованной от семьи Мелан-Дилон. Большая часть средств уходила на Валь-Рише, почти не приносившее доходов. Когда Гизо стал министром иностранных дел, он на двадцать процентов по сравнению со своим предшественником сократил министерские расходы. Конечно, его семья никогда не испытывала недостатка в необходимом, но и в роскоши никогда не жила[848].

В последние годы царствования Луи Филиппа разразился ряд громких скандалов. Одновременно с разоблачением воровства в Рошфорском морском арсенале и расхищения интендантских запасов в Гро-Кайу в мае 1841 г., стало известно, что пэр Франции, министр общественных работ в кабинете 29 октября, Тэст, продал за 100 тыс. франков концессию на Гуэнанские соляные копи, причем роль посредника в этом деле играл другой пэр Франции, генерал Кюбьер, дважды занимавший пост военного министра. Известный журналист Эмиль Жирарден, владелец газеты «La Presse», обвинил министра внутренних дел Дюшателя в том, что он продал за 100 тыс. франков легитимистской газете «L’Epoque» привилегию на открытие третьего оперного театра. Гизо на страницах издания был обвинен в том, что обещал отцу Э. Жирардена, графу Александру Жирардену[849], звание пэра в случае, если пресса будет поддерживать политику Гизо[850]. Или другая история: некий г-н Пети, желая получить должность советника в счетной палате, с согласия правительства уплачивал ренту в размере 20 тыс. франков за отставку старшего советника казначейства, но министр финансов Лаплань отказался его назначить. Мадам Пети потребовала развода. В ходе процесса выяснилось, что она являлась любовницей Огюста Бертена де Во, акционера проправительственной «Le Journal des Débats», ходатайствовавшего y Гизо по этому делу[851]. Гизо и Дюшатель были вынуждены выступить в Палате депутатов с опровержением.

Пресса делала все эти скандалы достоянием гласности и сама подливала масла в огонь. С учетом свободы слова и открытости парламента для широкой публики это вынесение парламентского ссора из избы негативно влияло на репутацию власти. Парламент в годы Июльской монархии был модным местом; на заседания Палаты депутатов среди светской публики распространялись билеты. Светские дамы посещали заседания парламента с не меньшим интересом, чем парижские театры и салоны.

В последние месяцы Июльской монархии большой размах приобрела банкетная кампания, организованная династической левой, левым центром и радикалами. Инициатива принадлежала О. Барро, которому помогали Тьер, Ремюза, Дювержье де Горанн. К ним сразу же присоединились республиканцы. На банкетах, начавшихся в Париже 9 июля и завершившихся в Руане 25 декабря (всего было организовано около 70 банкетов), был организован сбор подписей под петицией в пользу реформы избирательного права (всего подписались более 20 тыс. человек). На банкетах присутствовали только цензовые избиратели, которые были в состоянии оплатить свой обед. Эта кампания спровоцировала бурную политическую агитацию.

В отношении развернувшейся кампании банкетов Гизо отмечал, что они «держали страну в состоянии продолжительного жара: жара искусственного и ошибочного в том смысле, что он не был следствием естественных нужд и потребностей страны. Он был истинным и серьезным в том смысле, что политические партии, которые взяли на себя инициативу проведения банкетов, нашли поддержку в части среднего класса и поддавшегося на провокацию народа»[852]. Поэтому правительство запретило проведение банкета, назначенного на 22 февраля. Между тем, как писал французский историк В. Робер в новейшей работе, посвященной банкетным кампаниям, запрет банкета в 12-м округе Парижа стал для парижан и для многих французов за пределами столицы точным аналогом ордонансов Карла X, приведших к Июльской революции. «Это было нарушение фундаментальной социальной свободы, естественного права… Для менее политизированной публики это означало нарушение права весело праздновать со своими друзьями или организовывать бал… без необходимости получения разрешения властей. Для более интеллектуальной и политически подкованной публики это значило запрет вместе думать, вместе просвещаться, вместе мечтать о будущем. Запретить банкет… значило забаррикадировать двери в будущее для всего поколения… Запретить банкет – это значит запустить механизм революции»[853], – отмечал В. Робер.

Несмотря на то, что оппозиция отказалась от идеи проведения банкета, утром 22 февраля на Елисейские поля стали стекаться толпы парижан; раздавались крики против Гизо и за проведение реформ[854].