Франсуа Гизо: политическая биография

Аналогичные сведения приводит в своем дневнике мадам де Буань, хозяйка влиятельного литературно-политического салона, записавшая 20 февраля об одной встрече, состоявшейся в салоне княгини Ливен, на которой присутствовали Гизо, посол Великобритании Норманби, а также префект Парижа К.-Ф. Рамбуто и префект полиции Г. Делессер. В то время, как Гизо беседовал с Норманби, Рамбуто и Делессер обсуждали с княгиней ситуацию в столице. Дарья Христофоровна, взволнованная рассказом, позвала Гизо, который, выслушав Рамбуто и Делессера, заявил: «И из-за этого, княгиня, Вы прервали мой разговор с лордом Норманби? Пусть эти господа успокоятся и, как и Вы, спят спокойно»[837].

Конечно, наиболее наблюдательные французы ощущали надвигающуюся бурю. Виктор Гюго еще в сентябре 1847 г. писал: «…Старая Европа разрушается; народные права неудержимо рвутся через ее расселины и готовы похоронить под собой ее старый социальный строй. Народ начинает смотреть на современных богачей точно так, как он смотрел на аристократов минувшего века, а при таких условиях трудно сказать, что будет завтра»[838].

В преддверии революции Гизо отклоняет все проекты реформ, а оппозиция усиливает свой натиск. Происходит раскол в парламентском большинстве и в самом правительстве. Моле пытается создать новую коалицию, теперь уже против Гизо. Жирарден говорил: «Через три месяца у нас будет республика»[839].

В ответ на многочисленные упреки в бездействии, Гизо отвечал, что подобные важные вопросы не могли быть решены немедленно. По его мнению, при представительном режиме вопросы не могли разрешаться так быстро, как, например, при абсолютной монархии. Он говорил: «Решения сегодня принимаются медленно, сложно, кропотливо, преодолевая затруднения и преграды… Не будем такими нетерпеливыми!»[840]. Легитимистская газета «L’Union monarchique» писала в декабре 1847 г.: «Было бы трудно определить, чего г-н Гизо опасается и должен опасаться больше: внутреннего или внешнего потопа. Во всяком случае, должно ожидать жестокого сражения, которое в следующем году и никак не дольше 1849 года, если не случится ничего особенного, доставит радикально-реформистскому большинству решительную победу. Если судить о действительном состоянии политического барометра по отдельным признакам, то ртуть в этом барометре опустилась очень низко, и следующая зима грозит нам страшными бурями»[841].

Луи Филипп становился все более и более властным. Сыновьям было все труднее общаться с отцом. Герцог Жуанвильский опубликовал в одной из газет письмо с критикой короля. Казалось, что при дворе появилось два клана: приверженцев короля (сестра короля, мадам Аделаида и его сын, герцог Монпансье) и его противников (герцогиня Орлеанская и два других сына короля – герцог Жуанвильский и герцог Немурский).

Луи Филипп всегда в разговоре предпочитал говорить, нежели слушать, теперь же он не слушал почти никого, кроме своей сестры Аделаиды, до последних своих дней имевшей огромное влияние на короля. Как писал Виктор Гюго в «Посмертных записках», Луи Филипп «советовался с ней во всем и никогда не предпринимал ничего важного, не выслушав ее мнения. Королеву он называл своим «ангелом-хранителем»; принцессу Аделаиду можно было назвать его разумом-хранителем»[842]. Но 31 декабря 1847 г. любимая сестра скоропостижно умерла: болезнь, начавшаяся с простого гриппа и осложненная воспалением легких, сломила ее в три дня. Да и она в последнее время особенно не интересовалась политикой; все ее заботы были направлены на то, чтобы оградить брата от беспокойств[843].

Все больше возмущений стала вызывать система подкупов. В течение семи лет правительство на выборах получало большинство и казалось, что во Франции установился настоящий парламентский режим. Но это большинство состояло из чиновников: в 1846 г. их было сто восемьдесят восемь в Палате депутатов, то есть сорок процентов; в Палате пэров в 1848 г. 230 пэров, то есть семьдесят четыре процента, являлись чиновниками[844]. Правительство выплачивало им жалованье из казначейства и обещало повышение по службе. Эта система была крайне опасной: в условиях отсутствия депутатского вознаграждения парламентарии, получавшие государственное жалованье, становились слишком зависимыми от власти. В марте 1847 г. Ш. Ремюза представил семнадцатое предложение (начиная с 1830 г.) относительно несовместимости депутатского кресла с постом чиновника. Это предложение снова было отклонено[845]. Система крупных концессий и привлечения к участию в государственных подрядах давала возможность склонять на сторону правительства тридцать – сорок депутатов, необходимых для получения министерского большинства[846].