С 1837 по 1857 г. Гизо и Ливен обменялись 5 245 письмами, которые можно рассматривать как памятник политической, дипломатической и сентиментальной истории. Общий объем переписки составляет приблизительно 20 000 страниц книжного формата[390]
. Письма Ливен были всегда живыми, блестящими, деликатными. Серия писем, «пересыпанных, – как писал англичанин Ч. Гревилл, – блестками самого тонкого остроумия»[391]. Они переписывались каждый день, зачастую возобновляя письмо по нескольку раз на дню. Политические обстоятельства, частые пребывания Гизо со своей семьей в Нормандии, путешествия княгини Ливен – все это надолго их разделяло. Переписка прерывалась разве что зимой, когда оба они были в Париже[392]. Княгиня тяжело переносила расставания с Гизо; она упрекала его за длительное пребывание в Валь-Рише, за отсутствие писем, за то, что он ее разлюбил. Дарья Христофоровна писала ему 15 сентября 1838 г.: «Расставаясь со мной 16 августа, Вы, видимо, решили ко мне не возвращаться. Я это видела, я это чувствовала. Ваше предложение относительно Бадена (Гизо предлагал ей там встретиться с мужем, чтобы урегулировать их отношения. –Именно по этой причине Ливен не любила Валь-Рише. Для Гизо Валь-Рише служило воплощением его буржуазных идеалов, там он вел жизнь, соответствующую его убеждениям и той роли, которую он играл в обществе. Но именно этот мир деревни, семьи, чтения был чужд княгине, ревновавшей Гизо к Валь-Рише. Гизо, извиняясь за свою любовь к поместью, писал Дарье Христофоровне: «Я бы солгал, если бы не сказал, что я испытываю удовольствие, созерцая мой лес, сад, библиотеку, оранжерею и апельсиновые деревья… Это очаровательно. Конечно, в тысячу раз меньше, чем мгновение быть рядом с Вами, чем Ваше слово, Ваш взгляд… Не ревнуйте к моим здешним радостям; они этого не заслуживают. Но простите мне мои чувства»[395]
. Семейный и буржуазный мир, воплощенный в поместье Валь-Рише, представлял собой полную противоположность миру княгини, воплощенному в занимаемом ею особняке на улице Сен-Флорантен. Валь-Рише княгиня посетила всего лишь один раз, в 1846 г., между тем как Гизо очень хотел, чтобы она была рядом с ним в его поместье. Он писал Дарье Христофоровне 12 июля 1846 г.: «Это правда, что мы сами виноваты в наших расставаниях. Здесь чудесно. Моя долина превосходна. У меня есть три желания: тишина, уединение, покой. Я наслаждаюсь всем этим, но каждую минуту мне не хватает Вас… Если бы Вы были здесь, у меня было бы все»[396].Как известно, светский сезон в Париже длился от декабря до Пасхи. В течение мая светское общество покидало столицу. На лето парижане уезжали в свои замки или загородные дома. Если летняя резиденция располагалась достаточно близко от Парижа, течение светской жизни не прерывалось. У княгини Ливен был небольшой загородный дом совсем недалеко от Версаля, в Босежур, где она вела, по словам герцогини Доротеи де Дино, «совершенно пасторальную жизнь»; там у нее был маленький сад, где ее часто видели с маленькой лейкой в руках. Сюда же, в Босежур, ежедневно приезжал обедать Гизо[397]
.Почему Гизо и княгиня Ливен не поженились? В 1839 г. княгиня овдовела, и в принципе ничто не препятствовало их браку. Гизо в одном из писем к английскому политику лорду Абердину, написанном после смерти княгини, намекал, что против брака была она: «Я не мог допустить, чтобы жена моя не носила моего имени, а она дорожила своим».
Утверждали, что княгиня не могла выйти замуж за Гизо якобы из-за своих «аристократических предрассудков». В работах, посвященных Дарье Ливен, часто приводится следующий факт. Гуляя как-то по Булонскому лесу с Марией Дмитриевной Нессельроде, супругой российского министра иностранных дел, Дарья Христофоровна сказала графине следующие слова относительно возможного брака с Гизо: «Милая моя, можете ли вы себе представить, чтобы меня называли госпожой Гизо?»[398]
.