Француз

Было безветренно, и погода все еще позволяла подолгу сидеть на улице и глядеть на небо. С удовольствием затянувшись, он поднял голову и в который раз подивился красоте, величию и непостижимости небес.

«Что я есть на этой земле? Песчинка, коих миллиарды на берегу озера, мгновение в течении времени… Что этой великой божественной тайне до какого-то там офицера, поставившего выше воинского долга и ненависти к жестокому супостату какие-то законы чести и общечеловеческой морали! Горит земля, стонет под вражеским сапогом!

Города лежат в руинах, пепел гуляет по матушке-Руси, а этот, видишь ли, другу решил помочь…»

— Что-то ты, батюшка-барин, так вздыхаешь… У меня аж корова не может уснуть, — услышал он девичий голос за спиной.

Ушаков вздрогнул от неожиданности, тем более что привык он к грубым тонам, а тут речь была приятная, женская.

— Алена? Вот так сюрприз. А ты что тут делаешь? Мне Василич сказывал, будто ты к сестре пошла в другой конец деревни, на ночлег.

Она улыбнулась и присела рядом на крыльце.

— Пошла, а потом пришла. Сестра у меня скучная, и муж у нее нехороший: он в лес воевать не пошел, испужался. Не мужик.

Сказала как отрезала. Ушаков невольно подтянулся, застегнул верхнюю пуговицу мундира, незаметно ощупал живот (не обвис ли?). Короче, убедился, что он-то мужик.

Тут она повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза.

— Я тебя на Васильев вечер нагадала, на восьмой день святок, — спокойно произнесла Алена. — Гадали мы с девками. Бабка еще моя говорила, что на Василия все, что ни увидишь, сбудется. Так, сбылось все про жениха, ну что не узнаю его до свадьбы… И про конника нагадала, что с глазами будет такими, как у тебя, как две большие звезды. Ты, часом, не татарских кровей? — с тревогой спросила она.

— Нет, — со смехом ответил Михаил. — И что еще было у тебя на Васильев день?

— Не смейся, барин.

— Тьфу ты, прости господи, заладила — барин да барин.

— Не могу я вас иначе называть, потому как вы есть барин, а я всегда только правду говорю вот. А про гадания на Васильев день больше тебе ни слова не скажу. — Аленка повздыхала, поерзала и вдруг с тревогой и жаром в голосе выдала: — Ты бы поостерегся, барин. Уж больно ты простой человек при твоем-то чине… Похитрей надо быть. Видела я, как глядел на тебя один из офицеров твоих. Недоброе задумал он, поостерегись. Ох, не похож ты ни на кого. Чудной ты.

— А хоть бы и чудной, — проговорил ротмистр. — Чего сидишь тогда здесь? Небось, продрогла вся. Хочешь, накрою тебя тулупчиком?

Она отстранилась, но, посмотрев в его глаза, засмеялась и приняла тулуп.

— Чудной… Взаправду чудной. Знаешь, барин, с тобой как с батей или дедушкой. Хорошо и ничегошеньки не страшно.

— Вот спасибо тебе за то, что с дедом меня сравнила, — улыбнулся Ушаков.

— Какие вы, городские, нежные. Будто сам не ведаешь, что молод еще и красавец. Но все равно с тобой не так…

— Как «не так»?

— Ну не так, как с женихом было.

— А как с женихом было?

— Барин, тебе воевать француза надо, а не речи жаркие вести, — строго сказала она. — Все, я к сестре.

Резко расправив плечи, Алена решительно сбросила тулуп и быстрым шагом пошла со двора. Дойдя до покосившегося плетня, обернулась, еще раз поглядела на него пристально, долго — и исчезла в осенней безлунной ночи.

Утром кавалеристы покинули деревню. Они ехали по пустынной улице и только у последнего дома увидели девицу. Проезжая мимо, смотрели на нее. Кто-то махал рукой, а кто-то просто кивал. Аленка проводила их, вышла на дорогу и все смотрела вслед уходящим военным.

Командир резко потянул на себя узду, развернул коня и, подскакав к ней, спрыгнул на землю. Тяжело дыша от волнения, подошел близко и осторожно взял в ладони ее красивое лицо.

На сей раз она не отстранилась и руки его не убрала.

— Какая же ты красивая, — прошептал он. — Я вернусь за тобой!

Она молчала.

— Ты будешь меня ждать?

— Да, — ответила она, чуть помедлив. — Я буду ждать тебя, барин.

Услышав «барин», он покачал головой, вскочил на коня, не трогая стремени.

— Миша! — прокричал он на ходу, пуская коня в галоп. — Не барин, а Миша.

Догнав своих, не смея больше оглядываться, он скомандовал громко и весело:

— Эскадрон! Рысью м-м-ма-а-арш!

— Миша, — прошептала Алена, — Мишенька… мой.

Из дневника офицера французской армии Матье Сибиля

Я угодил в русский плен. Солдаты заперли меня в избе и поставили часовых у двери и в сенях, а одному солдату было приказано следить за окнами. Здесь пахло обжитым домом — запах, который в каждой стране имеет собственный оттенок, но в целом повсюду одинаков.

Быть пленником даже в руках благородного человека, коим, без сомнения, является Мишель, дело наисквернейшее. Если прибавить к этому невозможность выполнения поручения, данного самим императором, то можно себе представить, что я должен был чувствовать. Полная безысходность, конец карьеры и, возможно, жизни.