Французова бухта

Капитанская лодка покачивалась под трапом. Француз неслышно подошел к Доне, которая, словно в забытьи, стояла, облокотившись о поручни, и глядела на первую появившуюся в небе звезду. Они спустились в лодку и направили ее вниз по течению, туда, где скрылись лебеди. Высадившись на берег, они разожгли костер. Сухие сучья весело потрескивали. Француз сварил кофе в ковшике с изогнутой ручкой. Словно дикари, они разрывали мясо и хрустящий, поджаренный на костре хлеб руками, отчего еда казалась особенно вкусной. После ужина Француз привычным жестом вытащил табак и трубку, а Дона, откинувшись назад, положила голову ему на колени.

— Захоти мы, и так будет всегда, — мечтательно проговорила Дона, глядя на костер. — Завтра, послезавтра, через год. Здесь, в других странах, на других реках, в далеких землях, которые мы выберем.

— Да, если мы захотим, — сказал Француз. — Но Дона Сент-Коламб — это не юнга Дона. Ее жизнь протекает в другом мире. Сейчас она пробуждается ото сна в своей спальне в Навроне, отдохнувшая после приступа лихорадки. Она силится вспомнить что-то смутное, привидевшееся ей во сне. Но сон ускользает от нее. Тогда она встает, одевается и спешит увидеться со своими детьми и домочадцами.

— Нет-нет, — горячо запротестовала Дона. — Она еще не проснулась, жестокая лихорадка треплет ее по-прежнему, она видит сны — такие прекрасные, каких еще не было в ее жизни.

— Это ничего не меняет, — покачал головой Француз. — Сны остаются снами. Рано или поздно приходит пробуждение.

— Нет! — крикнула Дона. — Нет! Отныне и всегда будет так: ночь, приготовленный на костре ужин и твоя ладонь — здесь, против моего сердца.

— Ты забываешь, — мягко сказал он, — что женщин подводит натура. Да, какое-то время они готовы странствовать, играть в любовь, в приключения. Но потом… потом природа берет свое — их обязательно потянет свить свое гнездышко. Инстинкт пересиливает. Рано или поздно птицы строят дом, поселяются в нем — в тепле, в безопасности и выводят птенцов.

— Но дети вырастают, а возмужав, покидают дом, и тогда родители снова становятся свободными и могут лететь куда угодно.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — грустно улыбнулся Француз. — Я могу уплыть на «La Mouette» и вернуться к тебе лет через двадцать. И тогда вместо юнги я найду спокойную, довольную, примирившуюся с жизнью женщину, давно позабывшую свои былые мечты. А кем стану я сам? Потрепанным морским волком с бородой, больными суставами, а главное — с погасшим интересом к пиратству, к приключениям, ко всему, что горячит кровь.

— Мой Француз рисует чересчур унылую картину будущего.

— Твой Француз — реалист.

— А что будет, если я навсегда останусь с тобой и не вернусь в Наврон? — спросила она.

— Кто знает? Возможно, пожалеешь, разочаруешься, будешь с тоской оглядываться назад.

— С тобой — никогда! — с жаром проговорила Дона.

— Может быть, и не пожалеешь. Но что нас ждет? Новое гнездышко, дети, их воспитание… Однажды я снова уплыву один, а ты останешься на берегу. Видишь, моя дорогая Дона: бегство для женщины невозможно, разве что на одну ночь, на один день…

— Пожалуй, ты прав — у женщины нет выхода. Но если снова уплыву с тобой, то останусь навсегда юнгой, одетым в штаны Пьера Бланка, и у тебя не будет хлопот с моей примитивной женской натурой. Мы будем жить в полном согласии, понимая друг друга с полуслова. Ты будешь брать на абордаж корабли и совершать набеги на берег, а я, твой верный юнга, буду ждать тебя с нетерпением, разогрею для тебя ужин и, когда ты вернешься, не буду докучать тебе пустой болтовней.

— И сколько же продлится такая жизнь?

— До тех пор, пока она будет доставлять нам удовольствие.

Дрова в костре прогорели, лишь иногда вспыхивали низкие языки пламени.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила Дона.

— Да, середина лета, самый длинный день в году.

— Останемся ночевать здесь, а не на корабле. Такая ночь уже не повторится. Может быть — для других, но не для нас, не здесь, не в этой бухте.

В ожидании ответа она подняла глаза, но не смогла разглядеть выражения его лица — оно было скрыто густой тенью, надвигавшейся со всех сторон по мере того, как угасал костер. Француз легко поднялся на ноги и без лишних слов спустился к лодке, возвратившись с одеялами и подушкой в руках. Одно из одеял он расстелил на земле под деревом, у самой воды.

Прилив кончился, убывающая вода обнажила впадины, заполненные грязью. От легкого ветра зашелестела листва, и снова все стихло. Молчал козодой, спали морские птицы.

— Завтра чуть свет я наведаюсь в Наврон, — сказала Дона. — На восходе солнца, когда ты еще будешь спать.

— Хорошо, — только и сказал он.

— Пока все в доме спят, я вызову Уильяма. Если с детьми все в порядке и во мне нет надобности, я сразу же вернусь в бухту.

— А потом?

— Потом? Не знаю. Решай сам. По-моему, нет ничего бессмысленнее, чем строить планы. Жизнь так часто их опрокидывает, принося лишние разочарования.