Французская экспедиция в Египет 1798-1801 гг.: взаимное восприятие двух цивилизаций

Кроме того, участники экспедиции страдали от блох, москитов и скорпионов{485}. Неоднократно в их корреспонденции и дневниках встречаются описания такого необычного для французов явления, как мираж{486}. Постоянно в письмах и дневниках упоминаются вызванные климатом глазные болезни{487}. Конечно, солдаты описывают благодатную природу Дельты, особенно область Рашида (Розетты), но, в целом, климат Египта оказался для участников экспедиции крайне тяжелым. В дневниках и письмах встречается множество упоминаний о самоубийствах солдат, не выдержавших трудностей кампании{488}.

Разумеется, все эти тяготы и разочарования не могли не вызвать у участников похода ненависть к столь негостеприимной земле и острое желание вернуться домой. Египет в письмах и дневниках характеризуется как «проклятая» страна{489}, отмечается, что даже генералы мечтают уехать отсюда{490}. Недовольство испытывали не только солдаты, но и ученые. Так, зоолог Жоффруа Сент-Илер пишет другу: «Я никогда так страстно не желал вернуться к моим друзьям, как сейчас... До сих пор я старался бодриться даже через силу, хотя все вокруг предались отчаянию... Египет для меня невыносим»{491}. Стремление вернуться на родину звучит лейтмотивом в большинстве писем и дневников на протяжении всей кампании. Как видно из сочинения Догеро, солдаты с нетерпением ждали этого и во время Сирийской кампании{492}, и, особенно, после заключения эль- Аришского соглашения{493}, и в период командования Мену{494}. Даже в дневнике неизвестного драгуна 14-го полка, который был настроен очень патриотично, прослеживается разочарование как в Египте, так и в самой кампании по завоеванию страны. В начале похода он утверждал, что «Египет станет французским, несмотря на все усилия англичан помешать этому, и я без труда привыкаю к идее обитания в этой стране, столь далекой от нашей дорогой родины»{495} и осуждал тех офицеров, кто, несмотря на прекрасное самочувствие, требовали отъезда во Францию: «Поведение этих военных презренно. Я не понимаю, как можно отважиться покинуть свой пост в подобных условиях»{496}. После отъезда Бонапарта из Египта драгун уже сообщает о плачевном состоянии и в том числе моральном разложении армии, покинутой главнокомандующим{497}, а в конце кампании в феврале 1801 г. вообще с горечью восклицает: «Кажется, будто Республика нас позабыла в этих далеких краях», «я не могу оставить надежду вернуться в свою страну»{498}.

На страницах писем и дневников зачастую встречаются обвинения в адрес правительства и военного командования в том, что солдат втянули в эту авантюру. Портной Бернуае сообщает возлюбленной: «Боюсь, описывая тебе подробности событий этого проклятого путешествия, подвергнуть слишком большому испытанию твою чувствительность. Я увидел, правда, слишком поздно, что нас принесли в жертву ради исполнения ребяческих мечтаний нескольких взбалмошных персон, удовлетворяющих собственные непомерные амбиции»{499}.

Не только непривычный климат и природа создавали трудности французам - не меньшим испытанием для них стало отношение местного населения. Уже упомянутый выше Пистр пишет: «Я задаю вопрос самому себе, как правительство Франции пошло на подобное предприятие и подвергло опасности армию в сорок тысяч человек, отправив ее подчинять столь свирепых и столь темных людей»{500}.

Несмотря на заверения наполеоновской пропаганды на страницах Courrier de l'Égypte в преданности и благодарности местного населения французам, источники личного происхождения показывают иную картину. С первых дней вторжения оккупанты столкнулись с противодействием египтян. Неизвестный пишет своей возлюбленной: «Мы встречаем везде сильное сопротивление и еще большее предательство. Для француза в одиночку невозможно пройти через населенный пункт расстояние даже в один мушкетный выстрел, не рискуя быть убитым или стать жертвой ужасающей страсти, которая распространена в этой стране, особенно среди мамлюков и арабов- бедуинов»{501}. Контр-адмирал Перре также сообщает другу о подстерегающей везде французов опасности: «Я тебя уверяю, если б эти люди [крестьяне] умели стрелять, мы бы уже были убиты»{502}. Капитан Ге в письме родителям пишет об упорстве сопротивления местного населения: «Представьте себе, что нам пришлось сражаться с варварами, которые не знают правил войны и, как следствие, используют всю возможную жестокость против несчастных французов, оказавшихся в их руках: одним они отрезают уши, другим носы, третьим - головы и делают другие вещи, о многих из которых я помню и холодею при мысли о них»{503}.