И Софи, забыв о робости, рассказала Селин о типографии, о словечках, которые использовали рабочие, объяснила разницу между «медведями» и «обезьянами», пересказала их споры о политике и культуре. Рассказала об Обществе друзей народа и о том, как благодаря Школе рабочей взаимопомощи ее отец-«медведь» решил сделать из своей дочери «обезьяну».
— Газеты в доме читала я, — объясняла девочка. — И всякий раз, как выходил новый роман, сборник стихов или пьеса господина Гюго, отец хотел знать, что говорят критики. А мою мать занимала романтическая история его брака. Вы знаете, что в день их свадьбы старший брат поэта сошел с ума от ревности, потому что был тайно влюблен в невесту?
— Ты меня поражаешь, девочка. Могла ли я подумать, что бедная швея с Монмартра интересуется жизнью поэтов?
— Моя мама… — начала Софи и поняла, что теперь всегда должна говорить о ней в прошедшем времени. От горя она не смогла договорить.
Селин притянула ее к себе, усадила на подлокотник кресла.
— А знаешь ли ты, — спросила она, обнимая ее за плечи, — знаешь, почему я решила дать своей дочери имя Адель?
Софи покачала головой. Слезы ручьями текли по ее лицу.
Вошла Лизетта с завтраком и поставила поднос на столик. На подносе были кувшин с молоком, кувшин с горячим шоколадом и чайник. И еще свежеиспеченные булочки, печенье, хлеб, масло и разные варенья.
Селин протянула Софи платок, чтобы она вытерла глаза и высморкалась.
— Поешь, — сказала она. — Я выпью только чашку чая и съем сухарик с маслом. Чай — это английская привычка, которую я переняла у Эдуара.
Лизетта наполнила чашки. Несмотря на комок в горле, Софи с удовольствием выпила восхитительного шоколада — впервые в жизни.
— Знаешь, почему я назвала ее Аделью? — снова спросила Селин. — Потому что так зовут мадам Гюго. Она прекрасна — высокая, темноволосая, похожа на испанку. Когда она едет в театр, нет человека, который не оглянулся бы ей вслед. Она изящнее всех женщин.
— У нее четверо детей, — добавила Софи, вспомнив листки светской хроники.
— Она ждала младшую дочь, когда началась Июльская революция, «Три славных дня»… — уточнила Селин, довольная тем, что ее подопечная так много знает.
«…когда погиб мой отец…» — подумала Софи, но промолчала.
— Поэт назвал малютку именем матери. И я тоже, когда год спустя родилась моя дочь, решила дать ей имя Адель, — закончила беседу Селин.
— Это очень красивое имя, — одобрила ее выбор Софи, за обе щеки уплетая булочку.
4
Когда после завтрака Лизетта унесла поднос, Селин Варанс сказала Софи:
— Пожалуйста, не обижайся. Я не подвергаю сомнению твои слова. Но пока мы ждем портниху, я попрошу тебя немного почитать. Просто чтобы я могла понять, чему ты научилась в твоей народной школе.
Она положила перед ней «Собор Парижской Богоматери», и Софи, не ошибившись ни разу, прочитала отрывок, где юная прекрасная цыганка Эсмеральда перед толпой зрителей задает своей козочке Джали с позолоченными рожками вопросы, и та отвечает на них ударами позолоченных копыт в бубен или изображает движениями того, кого ее просят показать.
— Вы правы, — сказала Софи, когда Селин знаком велела ей остановиться. — Это, должно быть, прекрасная книга. Как бы мне хотелось знать, откуда эта цыганка и что будет потом.
Селин обещала, что, когда закончит книгу, она даст ее почитать Софи. И рассказала, что Гюго, чтобы не отвлекаться от написания этой книги визитами и соблазном куда-то ходить, запер на ключ всю свою одежду и расхаживал по дому в длинном балахоне из такой толстой шерсти, что дети называли ее «медвежья шуба папочки». И поскольку он закончил роман тогда, когда в чернильнице закончились чернила, он хотел его назвать «Что заключалось в бутылке чернил». Затем Селин задала Софи несколько вопросов по географии — о Франции и о колониях. Она нашла, что и об этом предмете дочь рабочего знает куда больше, чем ее сверстницы, даже те, что обучаются в самых знаменитых пансионах для благородных девиц, например при монастыре Английских августинок или Почетного легиона Сен-Дени, и которых матери выставляют потом напоказ в салонах, как дрессированных собачек.
Софи даже знала, что такое параллели и меридианы и какие ученые в трудные годы Великой революции и Первой республики организовали экспедицию, задачей которой было измерить меридиан, проходящий через Париж, чтобы установить единицу измерения, общую для всего мира.
— Месье Мешен и месье Деламбр путешествовали по Франции, преодолевая трудности и опасности, и измерили длину меридиана. Затем разделили его на сорок миллионов одинаковых частей. Сорок миллионов, можете себе представить? Новая универсальная мера — это одна сорокамиллионная часть земного меридиана. Она назвали ее «метр», потому что оба географа преклонялись перед греческим поэтом Гомером, автором «Илиады» и «Одиссеи», а по-гречески «метр» значит «мера». Это мне объяснил друг моего отца, «обезьяна», которого звали Пьер Донадье, — добавила Софи.