Французская няня

— Тогда тебе должно быть понятно, почему маркиз Филарет уже больше сорока лет продолжает требовать, чтобы его называли «гражданином». А ведь он происходит из старинного аристократического семейства — а до Революции за слово «гражданин» можно было оказаться в тюрьме. Племянники крестного его презирают и рассказывают направо и налево, что он выжил из ума, они-то и прозвали его с издевкой «Гражданин Маркиз» — как бы в напоминание о «Мещанине во дворянстве» Мольера. А он нашел это прозвище забавным и даже остроумным и, вместо того чтобы стыдиться, заказал себе такую монограмму и украсил ею герб над парадной дверью дома и дверцу кареты. И теперь в Париже его так называют все — и друзья, и недруги.

Заметив, что Софи продолжает смотреть на нее с беспокойством, она добавила:

— Тебе не нужно идти в школу сразу же. Подождем пару недель, ты к нам привыкнешь — и окрепнешь благодаря хорошему питанию. А пока стоит такая ужасная погода, тебе лучше оставаться дома, в тепле. Ты такая худенькая, что любой порыв ветра унесет тебя за тридевять земель.

7

Портниха за полчаса переделала сшитое перчаточницей платье и обещала за неделю управиться с первыми двумя вещами для Софи: шерстяным платьем на каждый день в серую и розовую полоску и теплым пальто с пелеринкой, которую можно отстегивать. Это была не швея по двадцать су за готовую вещь, как Фантина, это была модная портниха, которая обшивала актрис, а также многих жен и дочерей богатых парижских буржуа. Именно она придумала и сшила разноцветный «костюм привратника» для Туссена. Она была привычна к капризам клиенток, поэтому не выказала никакого удивления, что вдруг понадобился целый гардероб для щуплой застенчивой девочки, которую она до этого ни разу не видела в доме на бульваре Капуцинов.

После портнихи Селин послала за пожилым доктором, который осмотрел Софи с головы до ног, прикладывал к ее голой спине волосатое ухо, заставлял кашлять, говорить, дышать, постукивал твердым пальцем, ощупывал живот и шею, оттягивал веки…

— У нее, несомненно, анемия, — объявил он. — Но все органы в порядке. В том числе легкие. Есть небольшой бронхит, который надо лечить компрессами горячего льняного масла. Лежать в постели необязательно. Но важно, чтобы она не потела и не простужалась. И чтобы ела, разумеется. Мясо — ежедневно. Белый хлеб. Взбитое яйцо с сахаром и каплей марсалы. Молока, масла и меда — сколько угодно. Когда я снова приду, я хочу, чтобы на этих тонких косточках было немножко мяса. Договорились, мадемуазель?

Софи была рада, что можно оставаться дома, в тепле, рядом с Селин и Аделью, которую Соланж пока не могла вывозить в парк для привычной прогулки. Снег валил снова, и Туссен уходил каждое утро, закутавшись в шубу, под которой слоями были надеты курточки, шерстяные шарфы и шали. А когда он возвращался, Софи во время полдника умоляла его рассказывать с мельчайшими подробностями про школу, уроки и в особенности про Гражданина Маркиза. Но Туссен, невероятно разговорчивый по любому другому поводу, сидел как воды в рот набрал.

— Потерпи, — говорил он ей, — ты сама своими глазами скоро увидишь школу. Да и слов таких нет, чтоб ее описать. Ее проживать надо, каждый Божий день. Она так отличается от всех остальных!

И это нежелание рассказывать только бередило любопытство Софи, которая с немым вопросом посматривала на Селин.

— Да, школа и впрямь необыкновенная. Вот увидишь, тебе понравится, — отвечала ее благодетельница. Но и она ничего не объясняла. — Осталось всего несколько дней. Потерпи.

В большом тихом доме, как будто завернутом в вату заснеженного сада, жизнь текла мирно и покойно. Софи, укутанная — поверх платья, доставшегося ей от внучки перчаточницы, — в теплую шерстяную шаль, перекрещенную на груди, проводила большую часть дня в комнате цокольного этажа, где няня Адели и другие служанки гладили и хранили белье. Соланж отдавала ей девочку и садилась шить или штопать. Адель уже говорила свои первые, не слишком разборчивые, слова. Она требовала, чтобы ее носили по комнате, показывала пальчиком на всякие предметы, пытаясь повторить названия, и терпеливая Софи повторяла их по пять или шесть раз кряду. Софи и Адель очень полюбили друг друга. Софи испытывала странное чувство, глубокое и умильное, когда Деде, устав от изучения окружающего мира, опускала головку ей на плечо и засыпала. И тут же становилась гораздо тяжелее, чему Софи всякий раз удивлялась. Адель отвечала Софи взаимностью: искала ее глазами, улыбалась и тянула к ней ручки.

Но настоящей страстью малышки был Туссен. Едва мальчик входил в комнату, Адель утрачивала интерес ко всем остальным и, что бы она до этого ни делала, рвалась к нему, попискивая от счастья. Ей невероятно нравились цвета, в которые он был одет, она запускала пальчики ему в волосы, пыталась дотронуться до зубов, хватала за ухо, стараясь донести его до рта, терлась носиком о его нос и щеки…

— Она, как и ее мать, уверена, что Туссен — большая шоколадка, — смеялась Соланж. — И хочет попробовать его на вкус. Лучше, чтобы месье об этом не знал.