Французская няня

Дорогая мадам,

когда позавчера Тусси сумел передать четыре письма Вашему тюремщику, сердца наши были полны воодушевления и надежды. Казалось, мы наконец обрели возможность поддерживать с Вами связь. Однако этот грубый и жестокий человек не позволяет Вам отвечать на наши письма, отчего связь наша оказывается односторонней; более того, у нас есть сомнения, что Вы в самом деле имеете возможность их читать. Эти письма, говорит Туссен, — словно стрелы, пущенные во тьму. Мы не знаем, достигли они цели или нет, не знаем, как Вы приняли наши новости. Мы долго это обсуждали. Нам приходится верить Вашему тюремщику, так как мы не можем проверить правдивость его слов. Но если этот гадкий человек поймет, в чем наша слабость, он рано или поздно ею воспользуется, если до сих пор этого не сделал, а мои сбережения никак нельзя назвать неистощимыми.

Надо во что бы то ни стало найти способ получить от Вас если не письмо, то хотя бы весточку, хотя бы два слова. Иначе все бесполезно. Подумать только, как я была счастлива, какие надежды питала всего несколько дней назад!

Признаюсь, теперь у меня есть еще одна причина для беспокойства. Весть о Вашем аресте уже разлетелась по кварталу, и Фредерики теперь не так любезны с нами, как раньше. Всякий раз, как мы садимся за стол, мадам только и делает, что причитает, как подорожали картошка и селедка. А это письмо я вынуждена писать днем, сидя рядом с кухонным окном, потому что наша хозяйка объявила, что у нее нет денег на свечи. Вечером мы с Аделью ложимся спать в кромешной тьме.

А чтобы написать Вам письмо, я должна ждать, когда мадам и ее мужа не будет дома: не хочу, чтобы они знали, что я сообщаю Вам обо всем происходящем. Думаю, впрочем, что они ни о чем не подозревают: они ведь уверены, что я, как и они, не знаю грамоты.

Когда нас выгнали из дома, на мне было самое старое платье, чепчик и передник, потому что, если помните, Вы попросили меня помочь привести в порядок библиотеку и гостиную Гражданина Маркиза, куда никто не входил за время его болезни и где мы думали принимать визиты с соболезнованиями. Так что мадам Фредерик приняла меня за одну из Ваших служанок. Кроме того, она уверена, не знаю почему, что мне восемнадцать лет. Как Вы понимаете, я не стала рассеивать это заблуждение. И Адель тоже — мне даже не понадобилось ее об этом просить. Чуткости нашей девочки можно только удивляться: она ловит все на лету, без объяснений.

Вчера я обнаружила, что гладильщица взломала замок на зеленом сундучке, который стоит у нас под кроватью. Я заметила это, потому что хотела достать смену белья для Адели и увидела, что кукла Пупет исчезла. (Счастье, что Дагоберта выглядит совсем не так дорого и привлекательно: исчезни она, это было бы для Адели настоящей трагедией.) Я пошла к мадам Фредерик выразить свое возмущение — и знаете, что она мне ответила?

«Чем это ты недовольна? Мне пришлось ее продать, чтобы купить вам обед и ужин. Думаешь, у меня в спальне дерево изобилия?»

«Деде расстроится, не найдя своей куклы», — возразила я.

А эта злая женщина в ответ: «Если мадам Варанс вернется, она купит ей новую. А если нет, то твое золотко отправится в дом призрения рвать тряпки, и куклы ей не пригодятся».

Но, мадам, я клянусь, клянусь и еще раз клянусь Вам, клянусь всем святым, памятью моих родителей: Адель не окажется в доме призрения! У меня в чулке еще много золотых монет — они всегда со мной, даже когда я сплю, и никто, кроме Туссена, не подозревает об их существовании. Пока мы разменяли и потратили только две из них — на подкуп Вашего тюремщика. Так что даже если мадам Фредерик выставит нас на улицу, мы с Аделью сумеем продержаться до Вашего возвращения.

А Вы вернетесь к нам скоро, я уверена. В ожидании встречи шлю Вам поклон.

Ваша любящая, благодарная и верная

Софи