Французская новелла XX века. 1900–1939

— Я сразу же разгадала вас, в первую же минуту. Если бы вы знали, если бы знали… В тот день, когда вы настраивали рояль… Нет, никогда вам не скажу!..

И он так благодарен ей, так признателен за ее деликатность, ее сдержанность. Он не хочет нарушать колдовского очарования. Подумайте, он встретил человеческую доброту!..

Покорный, внутренне напряженный, проливая в душе слезы над самим собой, настройщик сидит неподвижно, из приличия повернувшись лицом к председательнице, и молчит. От чувственных, жгучих интонаций низкого голоса соседки каждая клеточка его тела тает, как воск.

— Идемте.

Она уводит его. Он послушно идет, хотя и не знает, куда его ведут. Проходя через большой зал, где пол был скользкий и неустойчивый, словно палуба парохода во время килевой качки, он почувствовал, что она провела его мимо группы женщин и, повернувшись в их сторону, сказала вполголоса:

— Предосторожности ради!

Ей ответили:

— Правильно. В конце коридора, налево.

Он не решается спросить. Но, кажется, понял. Его ведут в уборную. Ему неловко. Он не знает, что и подумать. Да это же немыслимо! Но покорно идет.

Вот под ногами у него кафельный пол вместо ковра, и задвижка автоматически отворившейся двери хлопнула его по спине.

В ту самую минуту, как в лицо ему ударил запах дезинфекции, она впилась губами в его губы. Она схватила руки слепого и прижала их к своим щекам.

V

— Мы перед ними в неоплатном долгу. Никогда нам не уплатить его. Верно, мадам?

— Что ж поделаешь, дорогое дитя мое. Не забывайте, я всегда в вашем распоряжении, всегда буду готова дать вам совет.

Председательница наставляет совсем еще юную девушку в светлом платье, недавно завербованную в Общество.

— Ведь это должно быть так ужасно! Человек мог видеть, мог все-все схватить взглядом, и вдруг кругом него все черно.

— Да, бедные мальчики! Но они к этому уже привыкли, — больше, чем вы думаете. А наша с вами задача — приучить их жить слепыми…

— Я робею перед ними… Я же знаю, что эту жертву они принесли ради нас, ради отечества…

— Но увы! Очень часто среди них попадаются люди озлобленные…

— А как может быть иначе? Мы должны смягчить эту озлобленность, исцелить их, выказать им нечто большее, чем жалость благотворительниц…

Двое слепых, два обрывка мрака, проходят мимо них, слух у обоих хороший.

— Слыхал, что девчонка-то сказала?..

— Слыхал. Сегодня, значит, новенькую нам подпустили. Бедная крошка!

Контральто привела настройщика обратно в зал и посадила среди товарищей.

Она опротивела ему. Его просто тошнит от нее. Потаскуха баба, вот и все. А он-то расчувствовался, поверил было!.. В мозгу у него вихрем кружится пестрая стеклянная карусель… Если бы он не сидел, то, наверное, рухнул бы на пол. Он облизывал нижнюю, больно прикушенную губу. Во рту был железный вкус крови.

Новые товарищи собрались вокруг него в глубине тесной ротонды, — вход в нее охраняют двое слепых часовых.

Обрывки мрака узнали друг друга по воспоминаниям. Кошмарным воспоминаниям, которые назывались Ипр, Массиж, Верден и черная ночь. Среди собравшихся — однорукий и оскопленный войною певец, подражающий Майолю, тут же массажист, у которого нет больше носа, и косноязычный, который лишился половины языка и теперь невнятно бормочет, прижимая к нёбу оставшуюся половину. Разговор идет о БОУБОВ. Семеро-восьмеро слепых, собравшихся в ротонде около молчаливого новичка, сравнивают пережитые ужасы.

— А теперь все мы — дрянь, — говорит один из слепых. — Между своими можно правду сказать. Сущая дрянь!

— Ты здесь прежде не бывал и хорошо бы сделал, если бы не приходил вовсе. Ну, а раз уж ты пришел, так надо тебе все знать. Здесь, понимаешь, как в госпиталях — полным-полно милосердных бабенок.

— Мы-то у них ничего не просим. Взять хотя бы меня, — тебе же известно, что мне много не надо. Уцелел, как-то наладил жизнь. Живу, чего там! Ну, а эти милосердные-то, как война кончилась, что им делать оставалось? Ничего.

— Вот они и придумали тогда эту штуку, — будем, мол, танцы устраивать для «бедненьких слепых». Мигом додумались. Это им раз плюнуть! В первую голову старухи стараются. Пыль в глаза пускают своим важным знакомым да господу богу — он им тоже приятель.

— А на нашего брата им, в сущности, наплевать.

— Деньги они на эту затею тратят не зря, — это они вроде как помещают капитал в небесный банк. У каждой, стало быть, теперь на небесах текущий счет. И когда-нибудь в бакалейной лавке у входа в рай положат на весы с одной стороны все их пакостные грехи, а с другой — бедненьких слепых. И мы, понятно, перетянем. Мы с вами их заступники перед богом. Вот оно как!

— Ну так что ж ты хочешь? Тут поневоле дрянью станешь. Каждый за себя, как говорится, а боженька за них, за благодетельниц…

— Ладно. Может, мы и мерзавцы, скажу с сожалением, но чего они лезут к нам?

— Мы ведь у них ничего не требовали. Понятно?

— Если умеючи за дело взяться, так от этих кумушек всего добьешься. Тут главное — ни в чем им не перечить. Никогда не говори плохо про генералов, про попов, про монашек…