Французская новелла XX века. 1900–1939

— Надо вот что себе сказать: неужели мы понапрасну зрения лишились и стали слепыми инвалидами? И что же в конце концов плохого, если нам удастся так словчить, чтобы нас содержали, а мы бы не работали? Разве мы за все наши страдания не имеем на это право? Как по-твоему? Кто посмеет сказать, что нет у нас такого права?

— Значит, никакая мы не дрянь, раз есть у нас право ловчить, верно?

— Только держись, брат, начеку. В нашей дивизии водятся шпики и доносчики. Есть такие остолопы, что продадут тебя за сладкий сухарик.

— Да что ж, они, по сути дела, такие же, как и мы… Только очень уж подлизываются. Подлизывались, подлизывались и до того дошли, что стали настоящими холуями здешних дам. Такая у них, значит, натура. Чего там! Гнилые ребята…

Часовые закашляли. Все умолкли. Как только тревога миновала, разговор возобновился.

— А вот поговорим про молодых, про наших крестных мамочек, которые танцуют с нами на балах.

— Ты и представить себе не можешь, что за суки среди них попадаются!

— Ну, надо правду сказать: есть ведь и такие, что идут сюда действительно ради доброго дела. Молодо-зелено. Ничего еще не знают. Но другие, ох уж эти другие!

— У нас тут всякие найдутся. Первосортные есть шлюхи. Жены офицеров, громкие во Франции имена, дочери сенаторов, озорницы из судейских семейств, доченьки архиепископов! Чего там! Одни еще незрелые, а другие перезрелые… Прямо винегрет!

— Пляшут со слепыми инвалидами войны и уж такие испытывают от этого острые ощущения!.. Да еще и милосердие свое доказывают. Вот так и катятся, дуры, по наклонной дорожке, понимаешь? Бедненький слепой, он такой несчастный и такой скромный, никому не расскажет, и такой страстный… Бедненький слепой, его надо провожать всюду… Соображаешь?..

— Да, девчонок нетрудно бывает опрокинуть. А старуха-то ни о чем не догадывается, дальше своего носа ничего не видит…

— А я вот что тебе скажу: у старухи любимчик есть среди наших… Главный доносчик, иуда, этого стукача никак не вытряхнешь, хоть он здесь совсем не на месте, — ведь ослеп-то он не от ранения, а от самой поганой штатской болезни. Во время войны окопался в Салониках и подцепил там гнойное воспаление глаз, оттого что больно много якшался с арабами.

— Кстати сказать, можно представить нашего новенького шикарным бабочкам, у них есть чем приманить!..

— Слушай, мне вот досконально известно, что я собой нехорош, очень даже нехорош… Нос мне осколком отхватило. А хочешь верь, хочешь нет, но это мне даже выгодно. Если дамочка никак не поддается, я приподнимаю повязку и говорю: «Вы меня отталкиваете из-за моего ужасного ранения?!» И как она увидит две дыры вместо носа, да как польются у меня слезы, сердце у нее так и переворачивается… Глядишь — и сладится дело…

— И вот что еще для нас выгодно — воспоминания. Мы ведь были прежде такие же, как все. И некоторых дамочек это волнует. Возьмет фифочка и спросит: «А вы, наверно, помните, какие шляпки дамы носили в четырнадцатом году?..» С этого начинается, а кончается, как водится, всем прочим.

— Ох, до чего же испорченные среди них бывают! Ты и не представляешь! Вот я, знаете ли, из-за своего ранения уже не мужчина. Так что бы вы думали, есть тут две оголтелые распутницы, они иногда меня приглашают к себе… Ну скажи на милость!.. Смехота!

— Поди, эти благотворительницы тоже о спасении своей души заботятся…

— Сначала мне тошно было, а потом я подумал: да ну их, должна же нас жизнь хоть как-то вознаградить после этой проклятой войны…

— Да, война…

— А ты, приятель, теперь часто будешь сюда приходить. Не сможешь без этого обойтись и станешь такой же дрянью, как и мы…

— Да ты не расстраивайся. Такова жизнь. Лишь бы жилось хорошо…

— А доброты не жди.

Часовые еще раз покашляли. Подошли дамы. Слепые умолкли. Он угадал ее, узнал этот голос и запах. Она воровато пощекотала ему ладонь большим пальцем руки, плоским, гибким пальцем подлого убийцы. Слепой отпрянул. Поток грязных ругательств подкатил у него к горлу. Но он сдержался.

Его втолкнули в толпу других. Вперед, назад… Наконец поставили между двух слепых.

Председательница вела себя, как адъютант генерала; из кожи лезла вон, усердствовала, подавала команду хриплым, утробным голосом.