Монархия для Людовика XVIII – это, несомненно, сословное государство со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая право сословий быть услышанными. Согласие на созыв Генеральных штатов кажется королю разумным компромиссом между «деспотизмом» и парламентаризмом, хотя он пока не определился с тем, какой объем полномочий следует даровать представителям сословий. Монархия – это, безусловно, и «правовое государство», в котором соблюдаются базовые права подданных, включая право собственности.
К 1799 году также стало понятно, что реставрация монархии не сможет стать творением одних только роялистов и сражавшихся с Республикой иностранных армий. А это означало, что Старый порядок безвозвратно ушел в прошлое вместе с теми временами, когда короли Франции десятилетиями укрепляли свою власть. Наставало время поиска компромисса между возможностями монарха навязать свою волю народу и возможностями народа навязать свою волю монарху.
Отказ от Конституции III года Республики
В 1799 году не только роялисты надеялись, что время Директории подходит к концу, и были озабочены разработкой идеального для новой Франции государственного устройства. Не менее активно трудились над этим и те республиканцы, которые пришли к выводу, что от Конституции III года придется отказаться.
Правление одного человека, которое всего несколько лет назад вызывало ужас, поскольку слишком походило на монархию, теперь начинает восприниматься как один из вариантов (и весьма предпочтительный) спасения Республики. В 1795 году законодательная власть, представляющая народ, мыслилась сильной, а исполнительная власть, напоминающая о короле и Робеспьере, напротив, слабой. К 1799 году оптимальным уже виделось обратное: сильная исполнительная власть, которая не только назначает всех должностных лиц, не только контролирует финансы, но и предлагает законы, а еще лучше – контролирует законодателей. В обществе вызревала готовность отказаться от представительной демократии ради силы, которая сумеет обеспечить единство и совладать с борьбой «партий». Среди тех, кто разделял такую точку зрения, были Сийес и поддерживавший его Роже Дюко, часть депутатов (в Совете старейшин больше, чем в Совете пятисот), другие влиятельные политики и некоторые банкиры.
Не заставило себя ждать и идеологическое обоснование грядущих перемен. К примеру, в четвертом номере журнала
Значение этого, как и аналогичных, текстов заключается в том, что акцент переносился с представительства на квалификацию. Важно не то, в какой мере депутат представляет французский народ в политическом плане, а то, насколько он способен принимать хорошие законы. Доводя эти рассуждения до логического конца, можно было сказать, что политическое представительство, попытка воплотить в Законодательном корпусе весь спектр мнений, имеющихся в стране, оборачивается лишь нестабильностью Республики и законодательной чехардой. Идеалом же выступает Республика, управляемая аполитичными профессионалами.
В поисках «шпаги»
После 30 прериаля VII года Сийес стал одним из самых влиятельных политиков Франции, несмотря на то что он быстро лишился поддержки «левых», начавших подозревать его в стремлении покончить с Республикой. К тому же Сийес испытывал сильную личную антипатию к Бернадоту, воплощавшему для него самые неприятные черты своих соратников. «Якобинцы прекрасны, когда нужно вносить разлад и свергать, сегодня же требуется преобразовывать и восстанавливать, – как-то сказал Сийес. – Бернадот же, похоже, не понимает этого и смотрит на нас, на всех остальных, как на шуанов».