Французская революция

Устойчивость политике Директории придавал союз Сийеса с Баррасом: хотя они и не любили друг друга, на том этапе их цели совпадали. Неоякобинцы в равной мере подозревали обоих в недостаточном республиканизме, а Бернадот с Журданом даже обсуждали, не стоит ли их арестовать. В ответ охрана Директоров была усилена. В начавшейся памфлетной войне общественное мнение оказалось не на стороне Директории. Сийеса обвиняли в подготовке государственного переворота, стремлении вернуть Францию к ее былым границам, желании возродить монархию. Единственной его победой стало то, что 28 фрюктидора (14 сентября) ему удалось уговорить коллег отправить Бернадота в отставку.

Ждать было нечего, противостояние должно было так или иначе завершиться. Летом 1799 года Сийес начал поиски генерала, который смог бы обеспечить смену режима. И не только как командующий войсками, но и как человек, символизирующий то едва ли не единственное, чем в 1799 году гордилась вся Франция. Считается, что именно тогда Сийес произнес известные слова: «Мне нужна шпага». Самым подходящим ему казался генерал Бартелеми Катрин Жубер, с которым они уже нашли общий язык 30 прериаля. Он воевал под знаменами Бонапарта в Италии, был известен, однако ему критично не хватало той славы, которой были овеяны его более именитые коллеги. В связи с этим было решено назначить его главнокомандующим Итальянской армией и отправить на театр военных действий. Все эти планы разрушила случайность: в битве при Нови Жубер был смертельно ранен и в тот же день скончался.

Подыскать новую кандидатуру на роль «шпаги» так и не удалось. Искали подход к генералу Журдану, но тот в глазах заговорщиков был все же слишком «левым». Он председательствовал в Клубе Манежа и на одном из политических банкетов произнес тост: «За воскрешение пик! Пусть они в руках народа сокрушат всех ваших врагов!» Будучи депутатом Совета пятисот, Журдан склонялся к увеличению его роли, а не к усилению исполнительной власти. Обращались к генералам Жану-Виктору Моро и Этьену Макдональду. Оба воевали в Италии, однако аббат Сийес, делавший ставку на Жубера, не был готов одобрить эти кандидатуры. Именно в те дни он скажет одному из своих друзей: «Мы проиграли».

Впрочем, и после смерти Жубера Сийес и его доверенные лица постоянно организовывали встречи с теми, кого считали единомышленниками: с генералом Шарлем Леклерком, женатым на сестре Наполеона, Люсьеном и Жозефом Бонапартами. Так, летом 1799 года стали вырисовываться контуры будущей республики – с сильной исполнительной властью, но ничем не напоминающей военную диктатуру. Не хватало лишь подходящей «шпаги» и, если верить Жозефу, Сийес сделал ставку на Наполеона Бонапарта, назвав его «самым гражданским из всех военных». Однако он не сомневался, что его собственные заслуги намного больше. Когда один из друзей Директора как-то сказал, что Бонапарт первым превратил французов в великую нацию, Сийес тут же парировал: «Да, но до него мы в Учредительном собрании создали саму нацию».

Впрочем, Наполеона Бонапарта во главе победоносной армии ждали в столице не раньше следующей весны, и Талейран даже предложил начать переговоры с Великой Портой, чтобы добиться возвращения отправленной в Египетский поход армии.

Почему Бонапарт?

В 1795 году ничто не предвещало Наполеону Бонапарту той удивительной судьбы, которая его ожидала. Против него играли и корсиканское происхождение, и непрезентабельный внешний вид, и акцент, который казался французам смешным. Герцогиня д’Абрантес, встречавшая его в то время, рассказывала позднее, что Наполеон тогда казался человеком, плохо за собой следившим, болезненно худым, состоявшим из острых углов, с неуклюжей и неуверенной походкой. Волосы его были «плохо расчесаны, плохо напудрены и делали его вид неприятным». Они спускались до воротника из-под низко надвинутой шляпы – такую прическу во времена Директории называли «собачьи уши». Перчатки он не носил, считая излишним тратиться на них, сапоги были плохо сшиты. Единственными привлекательными чертами Бонапарта она тогда сочла взгляд и улыбку.

Всего за четыре года ситуация существенно изменилась. Безусловно, Бонапарт был не единственным популярным генералом, известным всей стране. И не единственным, в чьей приверженности Республике сомневаться не приходилось: прозвище «генерал вандемьер» говорило само за себя. Однако уже с Итальянской кампании он заботился о том, чтобы его победы были широко известны и правильно освещались прессой. Бюллетени, публикуемые в Итальянской армии, положили начало созданию наполеоновской легенды. В одном из них, в частности, говорилось: «Бонапарт летает и разит как молния. Он повсюду и все видит: он посланник Великой нации».