Фрейлина. Моя невероятная жизнь в тени Королевы

Чем хуже становилось состояние Генри, тем труднее нам становилось. Ему нужно было лечиться в больницах, но пациентов со СПИДом принимали лишь определенные больницы. Кроме того, он был очень высоким, и в больницах просто не было достаточно длинных кроватей. Мне приходилось приставлять стул к кровати, чтобы он мог вытянуть ноги. Однажды, когда ему было очень плохо, в больнице Сент-Мэри в Паддингтоне нам пришлось долго ждать кровати. У бедного Генри не было сил сидеть, и он просто сполз на пол. Приемный покой, где было много людей, мгновенно опустел – словно мы были прокаженными. Но такая реакция еще больше укрепила мою решимость поддержать сына. Я сидела рядом с ним, он положил голову мне на колени, и мы просидели так несколько часов. Как похоже это было на то, как я укачивала Кристофера, но тогда у нас была надежда. Я черпала силы в тех днях, чтобы сделать для Генри все, что в моих силах, и даже больше. Он должен был чувствовать, что он не один.

До того как в 1989 году принцесса Диана в сопровождении журналистов и фотографов приехала в первый центр и хоспис для пациентов со СПИДом, очень многое делала принцесса Маргарет. Именно она открыла этот центр «Лондонский маяк» в Ноттинг-Хилле. Принцесса Маргарет стала покровителем Фонда Терренса Хиггинса, крупнейшей благотворительной организации Англии по вопросам сексуального здоровья. Она никогда не прикасалась к пациентам, как это делала принцесса Диана, но умела развлечь их своими историями.

«Лондонский маяк» открылся как раз вовремя – состояние Генри стремительно ухудшалось. Его тело было покрыто красными пятнами, волосы выпали из-за саркомы Капоши. В этом и заключалось коварство СПИДа: иммунная система так ослабела, что Генри не мог бороться даже с простудой – у него развился рак кожи, другие пациенты умирали от пневмонии.

Генри, как всегда, старался поддерживать меня, чтобы я не волновалась. Но мы оба знали, что он умирает. Генри обрел душевный покой в буддизме. Когда в 1986 году ему поставили этот диагноз, он отправился в Японию, в буддистский монастырь. Я до сих пор храню его открытки оттуда: «Я в монастыре, я смотрю на гору Фудзияма. Даже если завтра я умру, то буду не против – я уже в раю, я вижу небеса». Я была рада, что религия приносит Генри утешение и избавляет от страха смерти.

В Рождество 1989 года Генри захотел приехать домой хотя бы на день, но я боялась, что он может напугать Юэна – ведь тот был еще совсем маленьким. В «Лондонском маяке» работали фантастические люди. Когда я сказала о своих опасениях, они успокоили меня. У них было немало пациентов в сходном состоянии, и они создали специальную команду стилистов – именно для этой цели. Генри приехал домой в бирюзовой шляпе и с роскошным макияжем. Он был слишком слаб, чтобы стоять и даже говорить. Он лежал в гостиной, а нам подали рождественский обед на подносах. Юэн открыл свои подарки рядом с отцом. Он постоянно твердил:

– Папочка, иди, поиграй со мной.

– Папочка очень устал, – отвечал Генри. – Неси игрушки сюда.

Юэн так и поступил. Смотреть, как он играет рядом с отцом, было очень трогательно.

Мэй не знала, какой подарок сделать брату. Она выбрала симпатичную мягкую игрушку – ярко-зеленую лягушку в полосатом красно-белом ночном колпаке. Генри она страшно понравилась. Он лежал в этом колпаке в окружении самых близких людей. Он всегда очень любил двойняшек: в шестом классе они решили поступить в разные школы, чтобы обрести какую-то независимость друг от друга, но им пришлось очень нелегко. Генри изо всех сил поддерживал обеих. Он ездил в их школы и забирал домой на выходные. Не знаю, как мы пережили то Рождество. Сердце у меня разрывалось, но я старалась держать себя в руках, словно ничего не происходит.

После Рождества состояние Генри ухудшилось, и его перевели в больницу Сент-Мэри в Паддингтоне, где открылось специальное отделение для таких пациентов. Как и других тяжелобольных молодых людей, Генри положили в отдельную палату. Чаще всего посетители тихо сидели рядом с больными, но Генри попросил, чтобы его окружали друзья-буддисты. Мне это не очень нравилось. Каждый раз, когда я приходила, мне приходилось пробираться сквозь целую толпу людей, распевающих песнопения. Они были так погружены в свой транс, что даже не замечали меня. В последние недели мне так и не удалось побыть наедине с Генри.

В последний день я открыла дверь, готовясь пробираться мимо буддистов, но подошедшая медсестра взяла меня за локоть и не дала войти.

– Леди Гленконнер, – сказала она. – Пойдемте со мной.

Сердце мое упало. В больнице была особая комната, где родные умерших пациентов могли дать волю своему горю. Сестра привела меня туда. Я поняла, что случилось, но даже это понимание не смягчило удара.

– Генри только что умер, – сказала сестра.

Не знаю, что я почувствовала. Такую боль невозможно выразить словами. Мой сын умер, а я опоздала всего на несколько минут и не смогла с ним проститься.