ФРГ. Штрихи к портрету

Ребята держали в руках кусок картона с надписью «Дортмунд». Издали они казались заблудившимися малолетками. Впечатление оказалось обманчивым. При ближайшем знакомстве выясняется, что вполне зрелые молодые люди. Традиционные, в псевдозаплатах джинсы. Кожаные, нараспашку куртки. Раскрытые чуть ли не до пупка рубахи. Растрепанные по плечам, свалявшиеся хвостики волос. Парни как парни. Пройдитесь по улице любого крупного западногерманского города, и встретите тысячи таких же парней. Таких же, да не таких! В упор рассматривать незнакомого человека считается неприличным. Но потихонечку можно.

Ребята расположились на заднем сиденье, поставив на колени чемоданчики, на которых они восседали в ожидании транспорта и которые оказались вовсе не чемоданами, а плетенными из прутьев корзинами, точнее, коробами, и закурили, не сделав даже попытки согласовать этот вопрос с нами.

Глянем, как бы по необходимости, в зеркальце, что над водителем. Нет, отличаются чем-то лица наших новых спутников от сотен ежедневно мелькающих перед глазами лиц молодых бундеснемцев! Лежит на них четкая печать какой-то нездоровости и не то чтобы неинтеллигентности, а скорее отчужденности, безразличия.

«Рысаки маленьких людей?» — обращается к ним наш водитель.

Какие рысаки? При чем тут рысаки? Однако ребята отвечают. Лица просветлели. Говорят о чем-то интересном. Со знанием дела. С достоинством. Почти со снисходительностью. Говорят по-немецки, а о чем — непонятно. Диалект. Попытаемся перейти на нормальный «хохдойч». Не получается. Водитель в роли переводчика. С немецкого на немецкий. Постепенно все проясняется. Голубятники. Голуби — традиционное увлечение жителей Рура. По-нынешнему — хобби. Голубятников здесь много. Называют цифру сто тысяч. Раньше было еще больше. Теперь «гонять» голубей все труднее. Прежде всего мешает высотное строительство. В многоэтажном доме голубятню пристроить трудно, но при желании удается. С противниками голубиного хобби ведется организованная борьба. Имеются союзы: «Воздушный посланец», «Счастливого пути!», «Рурский передатчик».

— А при чем тут «рысаки»?

— Ну как же! На спор. Чья птица быстрее вернется домой. Как на ипподроме. Ставки, тотализатор!

Рур начинается там, где кончается чистое небо. Нет, это не просто крылатое выражение!

В год на Рур падает до полутора миллионов тонн ныли, пепла, сажи. Жерла местных заводских труб выбрасывают в воздух до четырех миллионов тонн серного диоксида… Свыше двух миллиграммов яда на кубометр воздуха. Опасная концентрация!

Летчики свидетельствуют, что даже при самой ясной, солнечной погоде над Руром легко различим плотный купол смога.

И в эту гигантскую душегубку со всех концов страны, со всех городов, и не только немецких, но и датских, бельгийских, голландских, французских, каждое воскресенье летит полмиллиона голубей.

Голуби, голуби! Чарующая душу птица, прирученная уже в древнем Вавилоне!

Я по-новому приглядываюсь к лицам наших пассажиров. Я стараюсь отыскать в них столь свойственные юности следы свежести, живости, одухотворенности.

Свежесть! Ее ли напитаешь концентрированным раствором десятков солей, который по старинке здесь продолжают называть питьевой водой?

Живость! Здесь даже растения принимают карликовые, уродливые формы. У людей это называется рахитом.

Одухотворенность! Какая уж тут одухотворенность, где каждый четвертый ребенок либо вовсе не оканчивает начальной школы, либо исключается из профессиональных училищ.

Постой, приятель, постой. Ты скатываешься к стереотипу. Потешавший своими привычками, безграмотностью, жаргоном десятки лет всю страну «шахтер Антон» — человек немецкого Дальнего Запада» — уходит в прошлое, становится анекдотом, достоянием эстрадных остряков. Впрочем, чего гадать…

— Где учитесь, молодые люди?

Парни переглядываются. Мнутся.

— Не. Вкалываем. Я вкалываю.

— На шахте?

— Ну!

— А товарищ?

— Переквалифицируется. Из шахтера в полотера.

— А родители шахтеры?

— Были шахтерами. Пока углем топили.

Да, углем топят все меньше и меньше. Стремительный выход на экономическую сцену нефти оказался для рурских шахт роковым. Из полутора сотен штолен, действовавших тут в конце пятидесятых годов, осталось четыре, от силы пять десятков. Это значит, что полмиллиона горняков должны были подыскивать себе другую работу.

Говорят, что бытует великая идея газификации Рура, превращения угольных пластов с помощью ядерной энергии в газ. Но от осуществления этого заманчивого проекта отпугивают не столько астрономические цифры капиталовложений, сколько незначительные — увы! — запасы угля. Шахты не бездонны. Поговаривают, что окончательно их выскребут уже в нынешнем веке.

Похоже, что к памятникам старины — рыцарским замкам, соборам, крепостям — прибавляется еще один — заброшенная угольная шахта!