Фрида

Фрида усмехнулась, радуясь, что не пришлось драться за Лоренцо с неукротимой миссис Лоуренс.

А если есть битва… борьба, то должен быть победитель.

Лоренцо начал расхаживать по комнате, то повышая, то понижая голос, сжимая и разжимая кулаки.

– Если бы вы с моей матерью сражались за меня, это бы ее убило. Получается, борьба за сына убивает мать?

– Конечно. На бессознательном уровне. Мать видит, что сын бросает ее ради другой женщины. Она борется за него и, если не может победить, умирает. И он обретает свободу.

Лоренцо расхаживал взад и вперед, опустив плечи, как лесной кот. Фрида беспокоилась, когда он впадал в такое возбуждение, хотя знала, что это состояние, столь любимое Лоренцо, поддерживает его бодрость и вдохновение. На прошлой неделе он кашлянул в умывальник, когда Фрида стояла у него за спиной. Не заметив ее присутствия, он спокойно повернул кран и смыл мокроту, однако Фрида успела увидеть сгусток крови, свернувшийся в сливном отверстии, как алая змейка.

– Не хочешь присесть? – хлопнула она по подушке рядом с собой, однако Лоренцо продолжал яростно кружить по комнате.

– А отец… С отцом что?

– Естественно, сыновья ненавидят отца. Они ревнуют.

– Потому что раньше мать любила только его… Ну конечно!

Лоренцо упал перед ней на колени и обхватил руками щеки.

– А когда умирает мать, сын остается беззащитным, плывя навстречу смерти… Это трагедия тысяч молодых людей Англии. Теперь мне понятны многие мои друзья. Матери вытравили из них душу.

– Сын не должен плыть навстречу смерти. Когда мать умирает, он наконец получает свободу. Это победа сына над матерью.

– Нет! – вновь вскочил на ноги Лоренцо. – Чепуха, Фрида! Он должен стремиться к смерти. Он растерян и хочет умереть.

– Нет, Лоренцо. Напротив, он переживает великое освобождение. Ему необходимо влюбиться и испытать настоящую страсть.

– Нет, у меня будет не так. Пусть плывет навстречу смерти, а по пути встречает других женщин.

Лоренцо направился к маленькому письменному столу, где хранил перо, чернила и стопку бумаги, взял перо и яростно воткнул в чернильницу.

– Это моя история. Не вмешивайся!

– Мать – вот связующая нить. Доминирующая нота. Так должно быть. Позволь мне написать кусочек, где мать разговаривает с Полом о Джесси. – Фрида взяла исправленную главу и потрясла ею перед Лоренцо. – Я знаю, что такое материнская любовь.

Лоренцо фыркнул, затем издал тонкий дребезжащий кашель.

– Ладно, попробуй. Но, если мне не понравится, я не включу это в книгу.

Фрида с улыбкой потянулась за портсигаром. Ей нравилось работать с Лоренцо, как будто они вместе сражаются с неподатливым комом глины. Она уже переписала большие куски романа, тайком записывая их на клочках бумаги и пряча за отодвинутым плинтусом в спальне.

– Вот за это я тебя и люблю, Лоренцо. За честность. Ты выходишь и говоришь то, о чем другие не осмеливаются даже подумать. Ты единственный революционер, достойный этого звания, дорогой.

– Неужели я обогнал в твоей табели о рангах героев-революционеров самого Отто Гросса?

Лоренцо бросил ей коробку спичек и начал писать. Перо скользило по листу бумаги так быстро, словно у него была своя собственная жизнь, а Лоренцо просто удерживал его на странице.

– Да, – затянулась сигаретой Фрида.

Хотя Отто казался теперь далеким воспоминанием, она знала, что часть его все еще сидит внутри и никогда не покинет ее, как бактерии, вторгшиеся в организм. И сейчас эти бактерии проникали в Лоренцо, в его книги, в мысли, с которыми он сражается каждую ночь.

Перо перестало скрипеть по бумаге.

– Послушай… то, что мы делали сегодня утром… тебя он этому научил? Ты ведь не делала этого с Уикли?

Фрида рассмеялась.

– Почему ты краснеешь, Лоренцо? Тебе стыдно? Нет, Эрнест никогда бы не совершил столь нечестивого поступка.

В голове промелькнуло отдаленное воспоминание об Эрнесте – механический, бесчувственный половой акт, когда его пенис втыкался в нее, точно поршень, пробивающий засорившуюся раковину. В тот единственный раз, когда ее супруг упомянул о занятиях любовью, он понизил голос, кашлянул и спросил, хороший ли сегодня день, чтобы «предаться деторождению».

– Значит, все-таки Гросс?

– Посмотри на меня, Лоренцо. Между нами не должно быть никакого стыда, страха или смущения. Почему ты стесняешься?

– Полагаю, из-за разговора о моей матери. Мне нравится, как ты будишь во мне одновременно духовное и животное начало.

Рассеянно грызя кончик пера, он вернулся к рукописи.

– Ладно. Удовольствие – важно, этому научил меня Отто.

– Я хочу об этом написать. Хочу шокировать английскую публику, поколебать ее ханжеские представления.

Он отложил ручку и тщательно промокнул капельку чернил, которая вытекла на поле.