Фридрих Ницше

Ницше это письмо крайне взволновало; в момент его получения он прекрасно владел собой и был уверен в своем будущем. Все события последних лет показались ему просто навсегда законченным интересным приключением. Теперь он смотрел снисходительно на свои миновавшие увлечения, припоминал все радости, которыми он был обязан Вагнеру, пожелал выразить ему всю свою благодарность. Прошлым летом, когда в Штейнабаде мысли его были настроены приблизительно таким же образом, он написал в своем дневнике несколько страниц; теперь он разыскал их и, несмотря на нервную усталость в глазах, пытался почерпнуть в них основное содержание для целой книги. Это была странная попытка: он пишет полную энтузиазма книгу, так сказать, гимн Вагнеру, в ту минуту, когда его покинули все иллюзии. Но чуткий читатель найдет на каждой странице этой книги скрытую, замаскированную мысль автора. Ницше пишет хвалу поэту, не упоминая о нем как о философе; нетрудно понять, что он отрицает также воспитательное значение его произведений:

«Для нас Байройт — это освящение храма во время битвы, — пишет он. — Таинственный голос трагедии звучит для нас не как расслабляющее и обессиливающее нас очарование, она налагает на нас печать покоя. Высшая красота открывается нам не в самый момент битвы, но мы сливаемся с нею в момент спокойствия, предшествующий битве и прерывающий ее; в эти мимолетные мгновения, когда, оживляя в своей памяти прошлое, мы как бы заглядываем в тайну будущего, мы проникаемся глубиною всех символов, и ощущение какой-то легкой усталости, освежающие и ободряющие грезы нисходят на нас. Завтра нас ждет борьба, священные тени исчезают, и мы снова бесконечно отдаляемся от искусства; но как осадок утренней росы, в душе человека остается утешительное сознание о пережитом истинном слиянии с искусством».

Мы находим здесь полную противоположность тем мыслям, которые Ницше высказывал в «Происхождении трагедии». Искусство трактуется теперь не как смысл жизни, а как подготовка к жизни и необходимый от нее отдых. Особенно знаменательны в этой маленькой книжке Ницше последние ее строчки: «Вагнер — это не пророк будущего, как это можно было бы думать, но истолкователь и певец прошлого…» Ницше не мог удержаться и не высказать своего нового мировоззрения, но надеялся, что его новые мысли, новое понимание Вагнера останутся непонятыми, и надежды его оправдались. Тотчас же по выходе в свет брошюры Вагнер написал ему:

«Друг мой, какую чудесную книгу вы написали. Когда вы успели так хорошо узнать меня? Приезжайте скорее и оставайтесь о нами все время, начиная от репетиций до начала представлений.

Ваш Р. В. 17 июля».

* * *

Репетиции начались в середине июля, и Ницше, не желая пропустить ни одной из них, отправился в Байройт, невзирая на ненадежное состояние своего здоровья, полный нетерпения, чем крайне удивил свою сестру. На третий день отъезда она получила от него письмо: «Я почти жалею, что приехал сюда; до сих пор все имеет чрезвычайно жалкий вид. В понедельник я был на репетиции и до такой степени остался недоволен, что ушел оттуда, не дождавшись конца». Что же на самом деле происходило в Байройте? М-llе Ницше с живым беспокойством ожидала известий от брата; второе его письмо немного успокоило ее. «Дорогая моя сестра, — писал Ницше, — теперь дело идет лучше…» Но последняя фраза письма звучит чрезвычайно странно: «Мне психически необходимо жить совершенно одному и отказываться от всяких приглашений, даже от самого Вагнера. Он находит, что я редко у них бываю». Вскоре же пришло от него и последнее письмо: «Я только и думаю об отъезде: совершенно бессмысленно оставаться здесь дальше. С ужасом думаю я о ежедневных тягучих музыкальных вечерах, и все-таки не уезжаю. Я не могу больше оставаться здесь; я уеду даже раньше первого представления, сам не знаю куда, но уеду непременно; здесь мне все невыносимо».