Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

Такой всплеск деятельности был, однако, в основе своей следствием повышенного внутреннего возбуждения. Склонность к завышенной самооценке, некогда бывшая не более чем свойственной ему склонностью к преувеличениям, постепенно перерастала в явное психическое отклонение, и направление и скорость этого продвижения наиболее отчетливо можно проиллюстрировать рядом выдержек из его писем периода с октября по конец декабря.

К Мальвиде, 18 октября (ответ на ее недовольство очерком «Казус Вагнер»):

«Это не те темы, по которым я допускаю возражения. В вопросах decadence я сам в настоящее время представляю высший апелляционный суд на земле».

К Овербеку, в тот же день:

«Я теперь самый благодарный человек на свете – в осеннем настроении во всех хороших смыслах этого слова: это время моей великой жатвы. Все мне легко удается, все предприятия успешны, несмотря на то что никто доселе не владел столь великими материями, как я. О том, что первая книга «Переоценки всех ценностей» окончена и готова к прессе, сообщаю тебе с чувством, для которого не нахожу слов… На сей раз, как старый артиллерист[62], я заряжаю самые большие свои пушки: боюсь, как бы я не разнес историю человечества на две половинки».

К Гасту, 30 октября:

«Я только что взглянул не себя в зеркало – никогда до сих пор я не выглядел так, как теперь: в чрезвычайно хорошем настроении, откормленный, на вид десятью годами моложе, чем следовало бы».

К Мальвиде, от 5 ноября (в ответ на ее ответ на его письмо от 8 октября):

«Постой, погоди немного, почтенный друг! Я посылаю тебе еще одно подтверждение того, что «Nietzshe est toujours haпsaЫe»[63]. Вне всякого сомнения, я обошелся с тобой дурно; но поскольку этой осенью я страдаю избытком правдивости, мне и в самом деле идет на пользу поступать дурно… «Имморалист».

К Овербеку, 13 ноября:

«…люди здесь [в Турине] обращаются со мною comme il faut[64], как если бы я был чрезвычайно знаменит; передо мною отворяют двери, чего я не встречал более нигде».

К Стриндбергу, 7 декабря:

«Теперь пять слов между нами, только между нами! Когда вчера меня достигло Ваше письмо – первое письмо, которое достигло меня в моей жизни, – я только что завершил последнюю правку рукописи «Ecce Homo». Поскольку в моей жизни более не случается происшествий, это, следовательно, не было происшествием. Почему Вы пишете письма, которые приходят в такой момент!»

К Гасту, 9 декабря:

«Теперь о серьезных делах. Дорогой друг, я хочу вернуть обратно все экземпляры четвертой [части] «Заратустры», чтобы уберечь ее ineditum[65] от всех бедствий жизни и смерти (я читал ее вчера и был почти до бесчувствия охвачен эмоцией). Если я опубликую ее через пару десятилетий после кризисов мировой истории – войн! – только тогда наступит нужное время. Поройся в памяти, пожалуйста, и припомни, у кого есть экземпляры книги».

К Карлу Фуксу (сочинителю слов на музыку), 18 декабря:

«Все идет превосходно. Я никогда прежде не испытывал ничего подобного периоду, начиная с сентября и до сегодняшнего дня. Самые неслыханные задачи удаются играючи; мое здоровье, как погода, каждый день является с неодолимой яркостью и радостью».

К матери, 21 декабря:

«К счастью, я теперь созрел для всего, к чему меня призывает мое предназначение. Мое здоровье по-настоящему отменно; труднейшие задачи, для которых ни один человек доселе не был достаточно силен, легко даются мне».

К Овербеку, на Рождество:

«Дорогой друг, нам следует быстро решить дело с Фрицшем! [Имеется в виду – выкупить книги Ницше], ибо через два месяца я буду первым именем на земле… Что здесь, в Турине, замечательно, это то впечатление, которое я произвожу на людей… Когда я иду в большой магазин, перемена происходит в каждом лице; женщины на улицах провожают меня взглядами, – женщина, которая обслуживает меня в лавке, приберегает для меня самый сладкий виноград и снижает цену».

К Овербеку (получено 28 декабря):

«Я работаю над меморандумом к судам Европы с предложением об антигерманской лиге. Я хочу заковать «Reich» в стальную кольчугу и подвигнуть его к безрассудной войне. Как только я освобожу руки, я приберу к рукам молодого кайзера, со всеми причиндалами».

К Гасту, 31 декабря:

«Ах, друг! Какое мгновение! Когда пришла твоя открытка, что я делал?.. То был знаменитый Рубикон… Я более не знаю своего адреса: предположим, что в скором времени им станет Palazzo del Quirinale[66]».