Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

«Основатель христианства был… подобен врачевателю души, преданный той печально известной доморощенной вере в универсальное средство. Временами его методы представляются сродни методам зубодера, чьим единственным лечением от боли является удаление зубов… Но различие состоит в том, что зубодеру, по крайней мере, доступен сам объект, а следовательно, достижимо и избавление от боли пациента… тогда как христианин, верующий в то, что избавился от чувствительности, занимается самообманом: она продолжает жить в нем в опасной вампирической форме и терзает его отвратительным притворством» (СТ, 83).

Критика продолжается в «Рассвете», где святой Павел назван «первым христианином, изобретателем христианскости [Christlichkeit]» (Р, 68), а христианская церковь – «энциклопедией доисторических культов» (Р, 70).

«Не будем никогда забывать, – пишет он, – что именно христианство сделало из смертного одра ложе пыток» (Р, 77).

«… В древности существовало просто несчастье, чистое, невинное несчастье; только в христианстве все приобрело значение наказания, заслуженного наказания…» (Р, 78).

«Единственная капля крови в мозгу, слишком большая или слишком малая, может сделать нашу жизнь неимоверно несчастной и тягостной, так что нам придется выстрадать более из-за этой одной капли крови, нежели Прометей выстрадал от грифа. Но самое худшее состоит в том, что кто-то может даже и не знать, что причина заключается в этой капле. Се «Дьявол»! Или «грех»!» (Р, 83).

Христианское отношение к проблемам пола казалось ему просто извращением:

«Христианство трансформировало Эроса и Афродиту… в дьявольские знаки и фантомы посредством тех мучений, которые вызываются в сознании верующих при любом эротическом возбуждении. Не ужасно ли превращать неизбежные и постоянно повторяющиеся ощущения в источник внутреннего страдания?.. А следует ли считать Эроса врагом? [Во время соития] один человек, совершая то, что доставляет ему удовольствие, одновременно доставляет удовольствие другому человеку – столь великодушное взаимодействие не так уж и часто встречается в природе! И порочить такое взаимодействие, и разрушать его посредством отождествления с нечистой совестью! Ассоциировать воспроизводство человеком своего рода с нечистой совестью!» (Р, 76).

(Сравним это с фрагментом из «Ecce Homo», написанного восемь лет спустя:

«И для того чтобы не оставалось никакого сомнения… в моем взгляде на этот вопрос, я приведу еще одно положение из своего морального кодекса против порока… Это положение гласит: «проповедь целомудрия есть публичное подстрекательство к противоестественности. Всякое презрение половой жизни, всякое осквернение ее понятием «нечистого» есть особое преступление перед жизнью, – есть истинный грех против святого духа жизни» (ЕН, III, 5).)

Как филолог он был особенно нетерпим к христианской манере библейской экзегезы и интерпретации:

«Сколь мало воспитывает христианство чувство достоинства и справедливости, можно вполне оценить исходя их характера писаний его учителей… снова и снова они говорят: «Я прав, ибо в Писании сказано…» – и далее следует толкование столь бесстыдно спорное, что филолог, который слышит это, испытывает одновременно ярость и смех и вопрошает себя: возможно ли такое? Да достойно ли это? Да прилично ли это, наконец?.. Но в конечном итоге, что можно ожидать от действия религии, которая в эпоху своего основания увековечила этот неслыханный филологический фарс, касающийся Ветхого Завета: я имею в виду попытку вытащить Ветхий Завет из-под ног евреев в убеждении, что в нем заложено исключительно христианское учение и что он принадлежит христианам» (М, 84).

В основе враждебности Ницше к христианству, таким образом, лежит мнение, что эта религия безрассудна: что просвещенный и разумный человек не должен верить в нее. Но критика христианства с этих позиций в принципе могла бы быть заявлена любым философом; при этом существует единое мнение о какой-то особой, ницшеанской, специфике этого неприятия. Эта специфика состоит в том, что уходит корнями в его собственную философию и направлена (особенно в «Антихристианине») в первую очередь против учения самого Христа. Для Ницше ключ к характеру Иисуса состоит в доктрине о непротивлении злу:

«…противоположность всякому состязанию, всякому ощущению себя в борьбе, сделалась здесь инстинктом; неспособность к сопротивлению становится здесь моралью («не противься злому»: глубочайшее слово Евангелий, в известном смысле ключ к ним) – блаженство в мире, кротости, неспособности враждовать» (А, 29).

«Благая весть»… как раз о том, что противоречий больше нет; Царство Небесное принадлежит детям» (А, 32).