Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

«Если вы достаточно проницательны, чтобы разглядеть дно вашей природы и вашего знания, тогда вам, вероятно, может также явиться отражение отдаленных созвездий грядущих культур. Полагаете ли вы, что такая жизнь, с такой целью, слишком утомительна, слишком лишена того, что доставляет удовольствие? Значит, вы еще не постигли того, что нет меда слаще, чем мед познания, ни того, что вам придется превратить облака печали, сгустившиеся над вами, в сосцы, питающие вас молоком вашего обновления».

И еще один отрывок из «Рассвета»:

«Мы воздухоплаватели духа! Все те храбрые птицы, что улетают в даль, в далекую даль – конечно же! Так или иначе, они не смогут более двигаться далее и приземлятся на вершину мачты или голую скалу – и будут даже благодарны за это скудное пристанище! Но кто отважится сделать из этого вывод, что перед ними не открывалось огромное свободное пространство и что они не залетали так далеко, как только могли? Все наши великие учителя и предшественники в конце концов останавливались… и то же самое произойдет с вами и со мною? Но что за дело до того и вам, и мне! Другие птицы полетят дальше! Это наши прозрение и вера соперничают с ними в полете вверх и вдаль; они поднимаются над нашими головами и над нашей немощью в высоты и оттуда озирают даль и видят перед собою стаи птиц, которые, гораздо более сильные, чем мы, пробиваются туда, куда стремились мы и где все кругом море, море, море! И куда же двигаться нам? Пересекать ли море? Куда повлечет нас это могучее томление, это томление, которое нам много дороже, нежели любое из удовольствий? Почему именно в этом направлении, именно туда, куда доселе уходили все светила человечества? Не скажут ли и о нас когда-нибудь, что и мы тоже, следуя курсом к западу, надеялись достичь Индии, – но что нам была судьба потерпеть крушение о вечность? Или, братья мои? Или?..» (P, 575).

В «Заратустре», которого часто называют «поэмой в прозе», можно встретить разнообразие стилей, от самой что ни на есть прозаической прозы до рифмованного метрического стиха[85]; а многие фрагменты и некоторые главы целиком производят впечатление белого стиха: их не только возможно расположить особым образом – как белый стих, не нарушив внутренней гармонии, но при таком расположении еще отчетливее проявляется их ритм:

Die Feigen fallen von den BКumen, sie sind gut und sЁuss;
und indem sie fallen, reisst ihnen die rote Haut.
Ein Nordwind bin ich reifen Feigen.

(Смоквы падают с деревьев, они хороши и сладки; /

и во время их падения разрывается их красная кожица. /
Я северный ветер для спелых смокв) (З, II, 2).

Nacht ist es:

nun reden lauter alle springenden Brunnen.
Und auch meine Seele ist
ein springender Brunnen.

Nacht ist es:

nun erst erwachen alle Lieder der Liebenden.
Und auch meine Seele ist
das Lied eines Liebenden.

(Ночь, / теперь говорят громче все журчащие источники. /

И душа моя тоже / Журчащий источник.

Ночь: / только теперь пробуждаются песни влюбленных. /

И душа моя тоже / Песня влюбленного) (З, II, 9).

«Dort ist die GrКberinsel, die schweigsame;

dort sind auch die GrКber meiner Jugend.
Dahin will ich einen immergrЁunen Kranz des Lebens tragen».

Also im Herzen beschliessend,

fuhr ich Ёuber das Meer. —

(«Там мрачный остров, молчаливый остров; / там и гробницы юности моей. / Оттуда я вечнозеленый венец жизни унесу». Так в сердце заключив, / Пустился я по морю) (З, II, 11).

O du mein Wille! Du Wende aller Not,

du meine Notwendigkeit!

Bewahre mich vor allen kleinen Siegen!

Du Schickung meiner Seele, die ich Schicksal heisse! Du In-mir! Uber-mir!

Bewahre und spare mich auf zu einem grossen Schicksale!

(О, моя воля! Ты порог всех нужд, / моя необходимость! Храни меня от малых всех побед!

Ты рок моей души, что я зову судьбою!

Нутро мое! Сверх-я! / Храни меня и береги меня для участи великой!) (З, III, 12, 30).