Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

В следующий раз он встретился с Вагнерами в ноябре следующего года. В этот промежуток времени Элизабет впервые надолго приезжала в Базель, прожив там с 1 июня до конца сентября. Теперь это была худощавая и чопорная молодая дама двадцати шести лет, пока незамужняя и по-прежнему жившая с матерью в Наумбурге большую часть года. 10 ноября Вагнер и Козима отправились в турне по оперным домам Германии в поисках певцов, исполнителей «Кольца Нибелунга». С 22 по 25 ноября они остановились в Страсбурге, и там Ницше примкнул к ним на пару дней[35]. В результате некой договоренности во время этой встречи его ждали в Байрейт на Рождество и Новый год. То ли он не понял этого, то ли намеренно не приехал: Рождество он провел в Наумбурге, где вместе с Кругом они музицировали, как в прежние времена. Герсдорфф, который был в Байрейте в конце 1872 г., навестил Ницше в Базеле в январе, но ничего не сказал ему о внесении его в черные списки Вагнера: эта информация дошла до него лишь в феврале, когда он получил письмо от Козимы с благодарностью за подаренные ей «Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам». Он упомянул об этом в примечательном письме к Герсдорффу от 24-го числа того же месяца. С момента отъезда Герсдорффа, говорится в письме, он снова болел, и трехдневный карнавал на Масленицу в Базеле так действовал ему на нервы, что ему пришлось «сбежать» на озеро в Герсау, близ Люцерна. Он получил письма от Вагнера и Козимы, из которых узнал, что Вагнер на него в большой обиде.

«Бог ведает, как часто я наношу маэстро обиды, – пишет он, – каждый раз, когда это происходит, я оказываюсь захвачен врасплох, и я не могу понять, что стало тому причиной… Скажи, что ты думаешь по поводу этих обид[36]. Я не представляю, как можно быть более верным Вагнеру во всех отношениях или преданным ему, чем я: если бы я мог вообразить это, я бы был еще более таковым. Но я должен сохранять немного свободы для себя в малых, второстепенных вопросах и своего рода необходимое «санитарное» воздержание от частого личного общения – но это, на самом деле, лишь для того, чтобы уметь оставаться верным ему в высшем смысле… На сей раз я ни на секунду не представлял, что нанес столь серьезную обиду; и я боюсь, что такие эпизоды доставят мне еще больше беспокойства, нежели теперь».

Внутреннее сопротивление Вагнеру заявляет о себе все с большей силой – но в то же время с не меньшей силой отвергается само допущение существования этого сопротивления. Ницше противится ранимости Вагнера – но винит за нее себя; ему нужно сохранить свободу – но лишь во имя еще лучшего служения. Это состояние не могло продолжаться: в конце концов, он должен был либо отказаться от всякой мысли о независимости, либо расстаться с Вагнером.

Тем не менее, два события 1873 г. способствовали тому, что он временно оказался еще более связанным. С 7 по 12 апреля они находились в Байрейте вместе с Роде, и Вагнер рассказал им о трудностях, с которыми пришлось столкнуться его байрейтскому проекту: если не добыть денег, все предприятие попадало под угрозу срыва. Ницше вернулся в Базель, насквозь пропитанный яростью и отчаянием Мастера, и незамедлительно принялся вымещать свой сплин на незадачливой германской нации, которая стояла в стороне, в то время как ее величайший сын терпел крушение; он приступил к написанию первой части своих «Несвоевременных размышлений» – «Давид Штраус, исповедник и писатель». В течение весны и лета финансовое состояние в Байрейте еще более усугубилось и к августу приняло такой оборот, что было принято решение обратиться за поддержкой к общественности; Вагнер предложил, чтобы сопровождавший акцию манифест написал Ницше. Собрание для обсуждения дальнейших планов намечалось на конец октября, тогда же следовало представить на рассмотрение и манифест. На третьей неделе октября Ницше набросал черновик манифеста, «Mahnruf an die Deutschen» («Воззвание к немцам»), и взял его с собой на собрание, которое должно было состояться 31 октября. До этого у Вагнера возникла идея, что визит с инспекцией на фестивальный холм вдохновит делегатов видом строительства театра. Но он не учел одно обстоятельство, которое в Байрейте находилось вне его компетенции: 31 октября погода стояла прекрасная, а 1 ноября небеса прорвало – инспекторский тур по щиколотку увяз в грязи, а вид на театр открывался сквозь густую завесу дождя. Ницше был призван принести еще одну жертву делу Вагнера, на сей раз в виде новой шляпы, погибшей под ливнем. В городской ратуше делегаты выслушали манифест, похлопали ему, но не приняли; несколько дней спустя был принят более сдержанный документ Адольфа Стерна из Дрездена. Манифест Ницше считался резервным, но так никогда и не был выпущен; его назидательный, почти обвинительный тон придавал ему характер не обращения, а скорее угрозы. Казалось, Ницше забыл, что в задачу входило убедить изначально не сочувствовавших проекту людей дать на него деньги. (Усилия господина Стерна также оказались тщетны: обращение оказалось бессильно.)