Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

Рее и Бреннер пробыли там до середины следующего апреля, Ницше – до мая; все трое работали над своими книгами, иногда Ницше диктовал Бреннеру, у которого, как у младшего из всех, был ряд «обязанностей», в том числе оглашение календарной даты за завтраком и утренний подъем раньше всех остальных. Большую часть времени Ницше нездоровилось, хотя мягкая зима потихоньку приводила к улучшению.

Случилось так, что Вагнер с семьей тоже были тогда в Италии. 1 сентября, после завершения первого фестиваля, они отправились в длительный отпуск и 5 октября прибыли в Сорренто, где оставались до 7 ноября. Вагнер виделся с Ницше несколько раз: они вели долгие беседы, как некогда в Трибшене; в основном говорил Вагнер, Ницше слушал, и внешне царила гармония. Но в душе Ницше печалился тому впечатлению, которое производил на него его бывший кумир. Вагнер, повторял он в письмах этого и несколько более позднего периода, стар и не способен уже к переменам. Дело было не только в возрасте: Вагнеру было всего 63 года – лишь на семь лет больше, чем когда они впервые встретились. Но он был стар ментально, и в его уме сложились твердые убеждения по всем мыслимым вопросам. Он уже начинал погружаться в тему своего последнего великого сочинения – «Парсифаля». Казалось бы, в этой опере нет ничего «старческого». По словам Ньюмана, «Ни в одном другом творении Вагнер не обнаружил столь сурового критического мышления. Он… был занят созданием музыкального мира, о котором до того никто и не помышлял, даже он сам»[39]. И все же нет сомнений в том, что «Парсифаль» – сочинение человека старого в том смысле, в котором «Фальстаф» Верди, к примеру, таковым не является. Упор на страдания и жалость, отказ от действия, разворот в пользу смирения, крайне затянутый темп, многословие самой длинной роли – Гурнеманца (отдаленно напоминающего Просперо) – решительно во всем сказывается настроение человека, который осознает, что это его последняя работа, и потому превращает ее в последнюю волю и завещание. При всем христианском лексиконе и перипетиях «Парсифаль» Вагнера – творение поистине шопенгауэровское, и, слушая его рассуждения, Ницше, надо полагать, снова и снова убеждался в том, как далеки они теперь друг от друга.

После отъезда Рее и Бреннера (10 апреля) между Ницше и Мальвидой состоялся, вероятно, серьезный разговор относительно будущей карьеры Ницше. К тому времени вполне отчетливо обозначились два момента: во-первых, ему следовало оставить Базель и, во-вторых, найти жену. Последняя тема уже обсуждалась с Элизабет и устно, и письменно; 25 апреля Ницше пишет ей снова:

«Теперь план, который, как полагает фрл. фон мы должны постоянно держать в поле зрения и в котором ты должна помочь, таков: мы убеждены в том, что в конечном итоге мне придется расстаться с университетской жизнью в Базеле, ибо, если я продолжу ее, это приведет к краху всех моих более важных проектов и окончательной потере здоровья. Конечно, мне придется остаться в Базеле на будущую зиму, но к Пасхе 1878 г. я сверну все дела, при условии что мы осуществим другой план, то есть брак с подходящей и обязательно обеспеченной женщиной. «Хорошей, но богатой», как говорит фрл. фон М…. К этому проекту следует приступить нынешним летом в Швейцарии, так, чтобы я мог вернуться в Базель уже женатым человеком. В Швейцарию уже приглашены несколько лиц, среди которых есть имена, совершенно тебе незнакомые, например, Элизе Бюлов из Берлина, Элизабет Брандес из Ганновера. С точки зрения интеллекта я по-прежнему считаю наиболее достойной Нат. Герцен[40]. Твои похвалы в адрес маленькой фрл. Кекерт из Женевы очень впечатляют!.. Но у меня по-прежнему есть сомнения: каковы ее средства?»[41]

Казалось бы, все достаточно ясно; но ничему из намеченного не суждено было осуществиться. Ницше следовало вернуться в Базель осенью (1877 г.), и оставшееся время он (а вернее, Мальвида) намеревался провести в Швейцарии, где, при посредничестве Мальвиды, ему предстояло повидаться с некоторыми юными особами и присмотреться к ним повнимательнее, чтобы потом одну из них взять в жены. Нет никаких сведений о том, что он так и поступил. Напротив, в письме к Мальвиде от 1 июля, после примерно шести месяцев странствий по Италии и Швейцарии, он сообщает, что эта «приятная обязанность» все еще впереди. Поменялись и планы относительно Базеля:

«Я твердо решил вернуться в Базель и возобновить свою деятельность. Я не могу жить, не чувствуя себя полезным, а базельцы – единственные люди, которые дают мне это чувство. Что меня сделало больным, так это все эти размышления и бумагомарания. Пока я был настоящим ученым, я был здоров; а потом началась вся эта музыкальная нервотрепка и метафизическая философия [иначе говоря, Вагнер и Шопенгауэр], и меня начали беспокоить тысячи вещей, не имеющие ко мне никакого отношения. Поэтому я снова хочу быть учителем. Если я не выдержу этого, то умру на своем посту».